Антипов на восемь лет старше командира. Тому, как и Ерохину, двадцати двух не исполнилось, а уже капитан. И вообще, человек хороший, надежный.
«Дефиле»… Слово-то вроде знакомое…» Антипов посмотрел на теснину и подумал вдруг совсем о другом. На месте японцев — устроил бы в этом самом дефиле преотличную засаду…
— На всякий случай, — сказал гвардии капитан, — осмотримся с высоты 357, прогуляемся еще разок на верхотуру и — конец.
Антипов мысленно одобрил решение, а Ерохин с надеждой переспросил:
— Неужели последняя?
Исхудал он, высох от недостатка воды и перенагрузки. Да и остальные, включая капитана, на вид не лучше. Водички бы вволю попить, в баньке попариться, в реке искупаться…
— Ерохин, за мной! Остальным быть на взводе!
Снизу макушка горы возвышалась метров на полсотни. 357 — это над уровнем далекого моря. А сверху!..
Дымчато-зеленая долина растекалась меж синих гористых холмов, словно волшебное озеро. Мелководная порожистая река, то пропадавшая в темных кущах, то блиставшая на просторе золотой чешуей, казалась бесконечным косяком форели. Нет, то, что открывалось с высоты, было не просто долиной, а царством жизни.
— Вода! — завопил Ерохин. — Во-ода-а-а!
С таким восторгом матросы Колумба кричали: «Земля!»
Он так широко раскрывал рот, что треснула верхняя губа, но не ощутил ни боли, ни соленого привкуса, решительно сорвал с плеча автомат и отсалютовал Воде длинной очередью.
Капитан, тоже опьяневший от радости, сказал не оборачиваясь:
— Не шуми.
Раздалась вторая очередь. Короткая, хлесткая. Пули просвистели у самого затылка.
— Ты что?!
— А-а-а… — прохрипел Ерохин и выронил оружие. Потягиваясь и выгибаясь, будто после сна, потоптался раз, другой и рухнул на серый камень.
Следующая очередь заставила Микасова упасть ничком. Он подполз к Ерохину, дернул за ногу, позвал. Затем подтянул к себе автомат и осторожно приподнял голову.
Вокруг виднелись голые скалы и пустынные сопки. Больше не стреляли: очевидно, лежащий человек не попадал в поле зрения врага.
Капитан перевернул распростертое тело Ерохина на спину. Стекленеющие глаза удивленно уставились в небо; из полуоткрытого рта вытекала кровь. Темная, не похожая на ту, живую, что блестела в трещинке на губе. Расстегнув гимнастерку, приложился к горячей еще и потной груди. Сердце не билось.
Война давно кончилась, три месяца назад, а эта и не началась по-настоящему. Японское командование никак не предполагало, что можно решиться форсировать неприступный Хинган такой огромной массой людей и тяжелой техники. Перевал Тафутай-Дабаг не охранялся; узлы сопротивления Халун-Аршанского укрепленного района начинались на западных склонах, дальше… Гибель Ерохина казалась чудовищной и нелепой. Солдат протопал, прополз, пробежал от Волги до Шпрее, дважды воскресал в госпиталях и снова шел в бой. И здесь преодолел непреодолимое, почти добрался до воды, только что кричал, пел долгожданное, выстраданное: «Вода!» И пал на безымянной Голгофе с отметкой 357…