Под равномерное покачивание вагона оба они погрузились в приятное оцепенение. Первые восторги заглохли, радости отъезда миновали, а желания, согласно обычаю и обстоятельствам, могли и повременить. И вдруг, когда они вновь заговорили между собой, Журубица спросила Урматеку о человеке, о котором несколько минут назад даже и не думала.
— А ты его знаешь, Янку?
— Кого?
— Молодого барона.
Урматеку начисто позабыл о нем, как забыл и о цели их путешествия.
— Буби? Конечно знаю, — ответил он и тут же поправился: — Господина Буби, — чтобы, избави боже, не дать промашки при встрече.
И, ощутив некую пустоту, Янку почел за лучшее заполнить ее рассказом о доверии, которое питает к нему молодой барон, больше того, об их дружбе, связав таким образом воедино обрывки воспоминаний о юноше, которого они ехали встречать. Журубица почувствовала вдруг, что все в ней как-то странно просветлело, точно она пробудилась ото сна.
Молодого барона Барбу Б. Барбу, или Буби, как его звали по-домашнему, Урматеку знал с детских лет. Не раз он присутствовал при его отъездах в Вену, город его матери, где он рос взаперти в стенах закрытой школы. Сделавшись взрослым, за немногие годы он сумел объездить чуть не весь белый свет, так и не уразумев, чем же он все-таки будет заниматься. Единственно, что он действительно умел, так это непрестанно требовать денег, которые Урматеку по распоряжению барона и посылал ему. Однако на родине он уже давненько не бывал. Когда Урматеку видел его в последний раз, это был высокий, стройный белокурый молодой человек с пышными волосами и голубыми, чуть навыкате, глазами. Что в нем всегда поражало Янку, так это его чересчур тонкие и длинные руки. Пальцы у него были похожи на тростинки, что с самых детских лет и предопределило его пристрастие к игре на пианино. Говорил он чуть заикаясь, был весел и благоразумен. Видя, какое доверие отец оказывает Урматеку, Буби тоже хотел с ним подружиться. Был он молод и восторженно восхищался людьми. С юным простосердечием и благородством он непоколебимо верил в то, что красивая женщина обязательно добра, а человек, ежедневно бывающий в доме, — преданный друг. Поэтому Буби говорил с Янку доверчиво и откровенно. Как-то целый вечер под старым орехом в Филипешть он рассказывал о белокурой девушке-скрипачке, в которую влюбился в Вене. Она руководила женской капеллой, которая, расположившись среди боскетов, играла летом на Пратере. Буби поведал ему, что часто приглашал ее вместе с родителями кататься в экипаже, что они устраивали пикники на пуховых одуванчиковых лужайках, что под сенью деревьев в золотистой солнечной сетке он просил ее распустить волосы. В силу воспитания уделом Буби сделалась лелеемая всем дворянским сословием привычка превыше всего в жизни ценить красоту. И юный барон с упоением рассказывал о несказанном блаженстве касаться губами, ласкать и гладить струящийся поток золотых волос. От его рассказа, как и от него самого, веяло свежим дыханием душевной чистоты и невинности, что и очаровало пожилых доброжелательных венцев, но, возможно, не мешало этом небогатой поседевшей среди житейских забот паре заглядывать и в далекое будущее, провидя для своей Мицы счастье с этим простодушным и чувствительным барчонком с берегов Дуная. Буби рассказывал, торопясь, захлебываясь, с придыханием, грассируя, как истинный аристократ, как они играли в догонялки в лесу, про звонкий смех, мимолетно сорванные поцелуи и блуждания в чаще… Урматеку слушал и ждал. Ждал рассказа о прегрешении, ждал и никак не мог дождаться. В этом возрасте сам он грешил с девушками где-нибудь под лестницей или на чердаке, гордясь славой отчаянного повесы, которая гремела по всему околотку. Но о чем бы ни рассказывал Буби, он все оставался чистым, как слеза! Как это могло быть? Янку никак не мог взять в толк. По его мнению, юноше не хватало главного, основного, сути и сока жизни: понятия о мужском достоинстве. Кровь Буби представлялась ему жиденькой розоватой водицей. Но, зная, что Буби вовсе не круглый идиот и не растяпа, Урматеку выводил, что уж больно живут они по-разному, будто на разных планетах. И пытался сравнить, какая все-таки лучше? А когда Буби вновь принялся расписывать на все лады красоту девушки, Урматеку не утерпел и спросил: