Маленькие, похожие на коробочки вагоны скрипели и звякали буферами. Пассажиров в них еще не было. Урматеку поспешил войти в вагон, где долго и тщательно выбирал место. Из одного конца вагона в другой звал он Катушку, и голос его гремел среди колыхающихся занавесок, пахнущих пылью и кислой угольной гарью. Наконец он нашел себе место по вкусу и усадил напротив себя Журубицу, чтобы любоваться ею всю дорогу.
Если женская красота небезупречна, привычка к ней лишает ее всякой прелести. Но наступает день, и, высвободившись из-под пагубной власти привычки, несовершенство вновь обретает всю полноту обаяния и притягательности, словно возвращается первый миг знакомства. Обновленными глазами смотрел Урматеку на Журубицу. Радость, весна и свобода будто заново рисовали простенькое, незначительное личико женщины, одухотворив его подлинной красотой. Как хороши, как необычайно хороши были сегодня ее глаза! Затененные длинными загнутыми ресницами-лепестками, они мерцали, будто сердцевина цветов. Сияние их оберегали и выгнутые дугой соболиные брови и глубокие глазницы, чтобы сияние это не дай бог не расплескалось, а, лучась, сверкая и играя, притягивало к себе весь свет. Соблазнителен был и пухлый ротик, чье теплое, свежее и юное дыхание трепетало при разговоре, словно соединяя в себе и шепот и поцелуй. Все лицо, будто только что сотворенное, светилось поразительной и неожиданной новизной. Внимание Урматеку и желание, не таимое им, окутывали ее теплом спокойной уверенности. Черная бархотка на шее оттеняла белизну ее нежной кожи, подчеркивая женственную округлость подбородка. Ажурные летние перчатки оберегали ее руки, голубое шуршащее платье с узким облегающим корсажем делало еще соблазнительней изящную фигурку этой хрупкой, отлично сложенной маленькой женщины.
Все, что только можно было купить на станциях, покупалось, особенно лакомства и сладости. В лад с поворотами железной дороги солнце падало то на одного, то на другого, радуя юным весенним теплом и светом. Журубица пересела к Урматеку и положила голову ему на плечо. Руки их соединились, тихо звякнув обручальными кольцами, связавшими их с сестрой и братом, обманутыми и брошенными. Счастливая женщина в глубине безмятежной души ощутила укол совести, который, словно слабое эхо, тут же заглох. Девушка из бедной семьи, она вышла замуж за Тудорикэ, чтобы хоть как-нибудь выбиться из нищеты. Она чувствовала, сколь враждебно относится к ней новая родня. Когда Урматеку как-то за ужином обратился вдруг к ней: «Катушка!» — потому что так взбрело ему в голову, и поцеловал ее в шею, жизнь, никак не прожитая и плохо начатая с мужем, который не мог и не умел любить ее, еще ничем не отягощала ее совести. Но соблазн был слишком велик, и она поддалась ему. И вот уже несколько лет она черпала и душевные силы, и веселость в своей связи с зятем. С ним она, живая и от природы, становилась еще раскованней и непосредственней. И если поначалу Урматеку соблазняли лишь ее женские чары, то мало-помалу он оценил и ее цепкий ум. Это ему тоже пришлось по нраву. Но сама Журубица порою ощущала, что жизнь куда значительней и счастливей, чем то, что выпало ей на долю. Но испытывать судьбу она опасалась. Теперь она следила из-под полуприкрытых ресниц, отягощенных нестерпимым сиянием солнца, за нитями телеграфных проводов, то мерцающих над зеленой полосой горизонта, то исчезающих. Мысли в голове кружились, ни одна из них не задерживалась, но ни одна и не ускользала окончательно. А что там, про что она ничего еще не знает? Что там может быть? И как там могло бы быть, если б все было как теперь, но с кем-то другим? Лица она не видела, только фигуру, совсем не похожую на Урматеку: стройную, ловкую, молодую, и, главное, этот кто-то другой с юношеской безоглядностью готов был выполнить любую из ее женских причуд.