— Пойдем, а то еще соседей всех перебудишь. — Скорбный голос ее был тверд и ровен. Повелительный тон жены еще больше раздражил и напугал Янку. В наступившей тишине жена взяла его за руку и отвела в дом.
Когда при свете лампы Урматеку разглядел, что делается у него в доме, он чуть было не завыл от горя.
— Да, мы горели, — отчетливо и ровно сказала Мица, — Провалился чердак… Не весь, и то хорошо. Погоди сходить с ума. Это еще не самое страшное.
— А что еще? — боязливо спросил он.
— Амелика сломала ногу, а Лефтерикэ погиб.
Суровое лицо кукоаны Мицы исказила гримаса: было непонятно, плачет она или смеется. Из глаз ее хлынули слезы, из груди вырвался глубокий стон, и суровая стойкая женщина стала от горя беспомощней ребенка.
Урматеку показалось, что враги сомкнулись вокруг него плотным кольцом. Ему хотелось заорать, напугать всех до смерти, как обычно он поступал, но пугать было некого. Он был один, он сам должен был все принять на себя, смириться и подчиниться. Все сказанное ему кукоаной Мицей тяжелыми жерновами ворочалось у него в мозгу. Нет, ни к чему подобному он готов не был. Вдруг он вспомнил про Амелику и завопил, словно пытался отомстить хотя бы тишине:
— Доченька моя! Где она? Что с ней?!
Кукоана Мица молча кивнула головой на дверь.
В комнате возле Амелики собрались все родственники, шепотом обсуждая случившееся. Увидев Урматеку, все замолчали, а Амелика закрыла глаза.
— Что с тобой, родная моя? — спросил Урматеку, тяжелыми шагами подходя к постели.
При виде бледной молчаливой дочери, обложенной подушками и неподвижно лежащей под одеялом, на глаза у него навернулись слезы. Он протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но Амелика отвернулась лицом к стене и застонала. Урматеку застыл с протянутой рукой. Несчастья прибывали, как вода в половодье. Обведя глазами всех «энтих», заполнивших его дом, он чуть было не завопил и не набросился на них с кулаками. Но совладал с собой. Так же тяжело ступая, прошел он следом за женой в соседнюю комнату. Кукоана Мица поведала ему, что приезжал доктор, сделал все, что нужно, придет завтра, посмотрит, как идут дела, и если плохо, сказал он, то уж никак не по его вине. И еще пожал плечами, — добавила кукоана Мица. Слова эти для Урматеку были последней каплей. В голове у него помутилось, и вся его ярость, горе и гнев вылились наружу. Воздев руки к небу, он жаловался, негодовал, проклинал. Жаловался, что дочь его страдает, негодовал, что она холодна к нему, проклинал врача, не обнадежившего их полным выздоровлением.
— Если не вылечит, застрелю, как собаку! И сам застрелюсь! — рычал Янку в отчаянии.