Действительно, произошло одно событие, о котором пока еще никто не знал. На следующий день после приезда теплым летним утром Буби отправился посмотреть Бухарест, по которому он соскучился. От своего дома, где ручей пересекает Подул Могошоайей, он свернул к Дымбовице, на берегу которой останавливались возы, еще с ночи прибывшие в город. Вдоль улицы на рассыпанной под ногами соломе раскинулся базар, расточавший все деревенские запахи. Корзины с легкими, прозрачными яйцами, деревянные ведра с можжевеловой настойкой, цветные, бьющие в глаза красками грубые шерстяные половики — все, что не вместилось на Большой площади, куда направлялся Буби, теперь мешало пешеходам. Справа и слева вдоль улицы высились груды всякой снеди. Тут было все: тыквы с желтыми свежими и необорванными цветками; крепкая, кирпичного цвета морковь; туго закрученные кочны капусты с росою на листьях; словно стеклянная вишня; карпы, набитые икрой, в медной чешуе и с красными кругами вокруг глаз; землистого цвета раки, пахнувшие тиной; пескари для ухи; множество корзин, затянутых сетками, в которых трепыхались и кудахтали куры, распространяя удушливый запах перьев и пыли. Из этих груд разносчики доверху наполняли свои корзины, чтобы с громкими криками, шлепая босыми ногами по мостовой, разнести товар по городу.
Буби медленно шагал среди этого изобилия, которое свидетельствовало о необычайной щедрости земли, чего в Вене, столь недавно покинутой им, нельзя было увидеть ни за какие деньги. Там вся эта красота тщательно пряталась, куда-то укрывалась.
В Вене Буби полагал, что он нашел свой путь среди извилистых тропинок сухих идей и догм, воспринятых им от коллег-иностранцев, с которыми встречался по кафе и маленькими ресторанчикам в венских народных кварталах, но теперь его живой и пылкий ум, возбужденный летней, запруженной земными плодами улицей и смутным гулом, стал, как показалось ему, набирать силу и улавливать какие-то новые жизненные связи.
Чувства, которые переполняли Буби, были совсем не те, какие обычно испытывают юноши, вернувшиеся в родные края. Родина, куда он вернулся вновь, казалась ему прекраснее, чем покинутая чужбина! Поэтому и торговое сердце Бухареста, куда он направлялся теперь мимо церкви святого Георге, радовало его не меньше, чем все остальное. Витрины маленьких, темных лавчонок, внутри которых и днем горел газовый рожок, с безвкусно нагроможденной галантереей, вызвали у него улыбку, когда он сравнивал их с венскими магазинами, и все-таки они были милы его сердцу. Буби шел по улице, жадно вглядываясь во все, что только не попадалось на глаза, и думал о своей будущности. Он не сомневался, что ожидает его великое поприще и гигантский труд, и готов был за него немедля приняться. Воображение будоражило, взбадривало его. Мечты, вывезенные из-за границы, мешались с впечатлениями от родной земли, не столь нарядной, но зато бодрой и здоровой. С радостью Буби видел простые открытые лица людей, шагавших по узкой улочке. Они охотно вступали в разговор с незнакомцем, нисколько не чинясь и не жалея о потерянном времени. В это солнечное, щедрое утро, когда Буби только обдумывал свою новую жизнь, все люди казались ему довольными и счастливыми, и все-таки он жаждал принести им себя в жертву. Племянник Думитраке Барбу, одного из благороднейших людей своего времени, человека утонченного и возвышенного образа мыслей, Буби вдобавок жил в студенческой среде, бывал в мастерских художников, дружил с молодыми музыкантами, и все эти молодые люди, согласно веяниям времени, связывали идеалы высокого искусства с благом всего человечества. Не испытав ни разу тягот трудовой жизни, Буби мечтал о бедности и всяческих невзгодах. Конечно, это была лишь фантазия избалованного барчука, однако он воображал себя именно бедняком, когда вместе с приятелями, устав от дневной суеты, сидел по вечерам в нетопленной комнате и, жуя колбасу, до поздней ночи горячо обсуждал свое прекрасное трудовое будущее. Буби казалось, что эти разговоры сами по себе уже что-то чрезвычайно важное и значительное. Но его мечта о счастье, которую он вынашивал в душе, стала обретать хоть и туманную, но все-таки реальность только теперь, когда он вышел на улицу и перед ним оказались люди, которых он мог осчастливить своими идеями.