— Зидуриле и Глиганул! Папа прекрасно знает, что в нашем хозяйстве руки до них никогда не доходят! К тому же там не степная земля, да и горными угодьями их тоже не назовешь. А фабрику мы поставим где-нибудь повыше, по Дымбовице или в Вылче.
Барон ничего не ответил, как будто одобряя предложение сына. Наступило длительное молчание. В доме стояла тишина, пронизанная лучами послеполуденного солнца. Канарейки домницы звонко пели, раздувая горлышки. Их полураскрытые клювики вздрагивали. Иногда эти нежные, лишенные всякой надежды на свободу птички взмахивали неведомо зачем оставленными им крылышками. Пчелы, роившиеся вокруг роз у крыльца, залетали порой в гостиную, где угрожающе гудели. Фантоке, бегавший по всему дому, гонялся за ними, хватая воздух и отрывисто лая старческим басом.
Домница мечтала, Буби ждал, отец его клевал носом, отяжелев после обеда, устав от напряженного внимания и разомлев от жары.
Спустя некоторое время явилась горничная и объявила, что экипаж господина барона подан. Хотя все привыкли, что толстые ковры, устилавшие дом, глушили звук шагов, появление служанки было совершенно неожиданным для Буби и для Наталии. Она явилась внезапно, словно из-под земли!
Барон очнулся, еле поднимая сонные веки. Пока он собирался уезжать, Наталия спросила, какой ответ намеревается он дать на предложение сына. Старик Барбу не спеша припомнил весь разговор и тихо ответил:
— Хорошо. Я поговорю с Янку.
Буби резко обернулся. Кровь бросилась ему в лицо, но он сдержал себя. Домница заметила это и, быстро подойдя к барону, заговорила:
— Барбу, а не лучше ли будет, если с ним поговорит сам Буби? Буби знает суть дела и сможет ему объяснить.
Барон немного подумал, потом затрясся от мелкого смешка.
— Хотел бы я это видеть! — произнес он. — Посмотрим, как он соображает. — И, погрозив Буби пальцем, барон направился к двери.
Явное недоверие отца оскорбило Буби, сделав его еще более упрямым. И все же он был доволен! Наконец-то он окажется с Янку лицом к лицу. Он готов был отправиться к нему хоть сейчас. Но отложил встречу на следующий день. Так будет лучше: и мысли придут в порядок, и, самое главное, хоть какое-то время можно будет насладиться чувством полной победы. Молодому человеку хотелось ощущать ее во всей полноте, потому что он знал: как только начнется борьба, победа, возможно, уменьшится наполовину.
* * *
Рано утром в доме Урматеку появилась посетительница, часто навещавшая хозяина. Она вошла через кухню — «таков уж у нее был обычай», как говорила кукоана Мица. Здесь она застала хозяйку, хлопочущую над приготовлением обеда. Вокруг было разложено красное мясо, нашпигованное желтыми кусочками сала, очищенная рыба, овощи, промытые во многих водах, битая птица, брошенная в таз и распространявшая тяжелый запах перьев, обданных кипятком, рядом лежало тонко раскатанное тесто для пирога, слегка присыпанное мукой. Все это прошло через умелые руки кукоаны Мицы, которые чистили, варили, жарили. В углу Амелика, допускавшаяся только к чистым продуктам, развешивала фрукты и сахар. Кукоана Мица в большом голубом фартуке, укутавшем ее почти до подбородка, шутливо торговалась с разносчиками, толпившимися во дворе с корзинами и весами и готовыми отвесить тут же любого товару. Уважительные и фамильярные одновременно, разносчики рыбы, овощей и фруктов теряли время на шуточки с барыней, зная, что внакладе они не останутся, поскольку со двора Урматеку каждый уходит с полным кошельком и пустой корзиной. Гостья поцеловала мокрую руку кукоаны Мицы возле локтя и, осмотревшись вокруг, зашептала, чтобы не услышала Амелика: