Паровоз дышал тяжело и редко. Он пыхтел, как очень уставший человек, и после каждого его выдоха перрон окутывался паром и густым белым дымом. Иван держал на руках Зойку, щекотал ее подбородком. Но Зойка не смеялась.
— Да, Лена, я… — спохватился вдруг Иван. Смутился: — В общем… карточки ваши из рамки вынул. Вот. — Он похлопал себя рукой по шинели, грудью ощутил негнущуюся жесткость фотографий. — Ничего, а? Не обидишься?
Она улыбнулась слабо, покачала головой:
— Не обижусь. — Поглубже натянула на руки Зойке варежки и, занятая этим делом, будто между прочим, сказала: — Ну уж, если карточки… Так запишите и адрес. На всякий случай…
— Улица Металлистов, шесть-«а», — сказал он. Глядя в ее глаза, добавил тихо: — Умирать буду, не забуду. — И Зойке: — А ты обещай слушаться маму. Чтобы я на фронте не расстраивался за тебя и крепко лупил фашистов.
— И тогда скорее кончится война? — спросила Зойка.
Он глядел на нее и молчал. Зойка сбросила варежки — они повисли в воздухе на веревочке, — взяла его ручонками за лицо.
— Да? Да, папа?
Он обнял ее крепко, прижал к груди. Чувствуя сквозь старенькое, давно ставшее тесным пальтишко худенькое плоское ребячье тельце, стиснул зубы. Ответил после долгой паузы:
— Да, доченька. — Опустив Зойку на землю, взял Еленину руку. — Ну…
Елена почувствовала, как кровь отливает у нее от лица. Все видимое качнулось вдруг из стороны в сторону. Елена прикусила губу: «Только бы не упасть, а то не увижу, как уедет…» Но поезд перед ее глазами уже медленно переворачивался, вагоны, будто кубики, громоздились на паровоз, вытягивались в небо.
— Ох!
Он успел подхватить ее. Стараясь привести в чувство, похлопал по щекам.
— Лена, очнись, поезд уходит! — Крепко, до боли в скуле прижался к ее лицу. — Милая, славная, ну… Ну что это?
Елена с трудом разняла веки, глаза ее, сухие и мутные, расширились, зрачки пробежали справа налево и обратно — она увидела вагоны, ускоряющие ход.
— Ва-ня-я, — едва выдохнула она. Обхватив Еленины плечи и увлекая ее за собой, он шел вслед за идущим составом, а сам все смотрел в побледневшее и ставшее от этого тревожно незнакомым ее лицо.
— Ваня, не успеешь, — едва разжав запекшиеся губы, страдая от этих слов, сказала Елена.
Он остановился:
— Ну… — Прижал ее ладони к своему лицу, к своим губам. Елене хотелось рыдать. Но она не могла ни рыдать, ни просто плакать. Слезы, пришедшие накануне, были выплаканы без остатка, теперь все внутри у нее захолодело и замерло, будто притаилось перед бедой. И больше всего боялась Елена — нет, не того, что сию секунду Иван ухватится за поручень, прыгнет на подножку крытой будки на тамбурной площадке, а того, что станется с нею, когда они с Зойкой вернутся домой.