— «Дорогая, любимая, красивая…» — повторяла Елена, всхлипывая.
«Мне без тебя одиноко и трудно. Но — война. И я должен жить без тебя, без вас. А должен — сама понимаешь — это больше, чем не могу. Война — штука страшная, жестокая. И все равно я верю, что останусь жив и, когда разгромим фашистов, вернусь к вам.
Меня оставляли здесь. Сначала я даже обрадовался: вызову вас, побудем, сколько можно, вместе. Но я был в госпитале, Лена, — навестил своих бойцов. И я снова увидел там изувеченных людей, обрубки их тел, их культи. И глаза, Лена! Я сам был ранен, контужен, воевал с первого часа войны, знаю, что это такое. Я не забыл границу и смоленское направление. И я не могу остаться в тылу ни на один лишний день. Даже если на одну минуту раньше кончится война, и то это — сотни жизней наших бойцов, сотни людей, которые не будут искалечены. Завтра я отправляюсь на фронт. Обо мне не беспокойся. Опыт есть. Воевать буду как надо, не подведу. Обнимаю, целую, желаю всего-всего хорошего, что может быть в вашей суровой и трудной рабочей жизни военного времени. Береги нашу любовь, прошу! Буду думать о тебе, всегда. Твой Иван.
А эта часть письма — для Зоиньки. Дочка, дорогая! Папа тебя крепко целует — в щечку, в глазки, в курносый носик твой. Он едет на фронт громить фашистов. Скажи об этом, если еще не сказала, Ваське Кочергину. Фашисты хотят сделать нас своими рабами, но у них ничего из этого не выйдет. Мама тебе все объяснит и обо всем расскажет. Будь умницей и слушайся ее. Понравилось ли тебе ежевичное варенье? Целую. Твой папка.
Лена! Номер полевой почты пришлю уже с места. Будь спокойна и мужественна. Еще раз обнимаю вас обоих и целую крепко-крепко. Иван».
— Да, да, все так и должно быть, — сказала Елена, перечитывая письмо. — Я знала, верила. Просто я устала и боялась — ведь всего четверо суток… — Она улыбалась, разглядывая буквы, строчки, привыкая к почерку. Красиво пишет! Теперь она знала, что Иван любит ее, и это было самым главным. С улыбкой сняла она шубейку. Сбрасывая с себя тяжкий груз тревожных сомнений, вздохнула шумно, радостно. Поднялась на печную приступку, сказала громко, надеясь, что Зойка проснется:
— Доча, вставай чай пить. С вареньем!
Но Зойка не проснулась.
Все улыбаясь, ходила Елена по дому, желая что-то сделать, с кем-то поделиться своей радостью.
— И Тони нету дома… «Дорогая, любимая, красивая», — повторила она. — Неужели я и вправду красивая? — Сняла лампу, пошла с нею в спальню — поглядеться в зеркало. Зеркало стояло на косячке. В нем, маленьком, потускневшем и пятнастом, ничего толком не разглядела.