— Да… — Мужчина набил трубку табаком из кисета, опять поскреб ногтями затылок. Его черные волосы слежались под шапкой, он приглаживал их, слежавшиеся, ладонью. Зажег спичку, громко посасывая, долго раскуривал трубку — щеки его глубоко западали, и тогда он, худолицый, походил на какого-то святого.
— Да не тяните за душу, товарищ начальник! Прозевала я его, что ли? Но ведь не могло, не могло того быть! Я засветло пришла. Или днем проскочил?
— Н-да. Так вот, значит… — Он вынул трубку изо рта. — Помочь тебе, хошь ты и жена командира… и ему, значит, доверено сопровождать ашалон с танками на фронт…
— Ну?
— Извини, — он развел руками, — ничем таперичка помочь не могу.
— Почему — таперичка? — со страхом спросила Елена.
— Потому как таперичка поздно.
— Это как же — поздно?
— Да ты не пужайся. Поди, сразу про аварию мысли? Не-е. Ничего страшного. Тут ведь вот какое, значит, дело. По телеграфу передали… Только ты гляди… — Он покосился на нее, строго насупив брови. — Я те, может, тайну военную…
— Да не скажу я никому ни словечка про вашу тайну военную!
— Ну, гляди… Так вот, значит, нам передали, что ашалон с танками — тот, где твой муж начальником… ну вот… пойдет он… — мужчина пососал трубку, прижимая пальцем табак.
— Ну?
— Через Хромпик пойдет он. Это было… — Мужчина опять извлек откуда-то из глубин своей одежды часы на цепочке. — Это было… в час ноль-три. А щас у нас налицо три сорок семь. Вот так, значит. Валяй, гражданочка, домой. И горячего чаю с малиной непременно попей. Ишь дрожь как трусит тебя…
Елена послушно поднялась — тулуп остался на сиденье, — шагнула к двери. Мужчина проводил ее до угла.
— Дойдешь?
Она не ответила.
Выла, свистела, гуляла метель, металась в неистово диком танце. Елена врезалась в крутящиеся столбы. Снег и ветер накинулись на нее, толкали, хлестали в лицо, в глаза, насквозь пронизывали холодом. Ветер забивал глотку, трудно было дышать. Елена остановилась, глотала, глотала воздух, но вокруг нее будто безвоздушное пространство — нечем передохнуть. А в голове стучит: «Хромпик, Хромпик, Хромпик…» С трудом добралась она до своих занесенных снегом ворот. Постояла в затишке, приходя в себя и успокаивая сердце.
В избе было холодно — в спешке Елена забыла закрыть трубу. «Надо хоть железку протопить. И заодно картошки наварить».
Она скинула курмушку, обмотала голову рваным пуховым платком, полезла на печь — за лучиной и за шубейкой. Но под шубейкой спала Зойка. «Родненькое дитятко мое! Не захотела, видно, к Тоне. И не побоялась одна… А чего ей бояться? Она у меня в пять-то лет как взрослая…» Зойку было жалко раскрывать. Пришлось снова надеть курмушку.