— Зачем ты? Я сама, — говорит Елена.
— Он самее тебя. Выливай, да подальше! — командует Тоня. Она лихорадочно думает, как бы теперь, при Николае, завязать разговор об Иване, — может, мужское Колино слово окажется для Елены авторитетом.
Елена убирает под крыльцо ванну, относит в чулан ведра, доску. Вернувшись, пытается откатить в сторону чурку.
— Стоп! — Николай, задвинув под крыльцо ванну, подставляет под чурку подошву сапога, закуривает. Жадно затянувшись подряд несколько раз самокруткой, отбрасывает ее и, наклонив чурку, легко, играючи перекатывает к козлам.
— Он тебе и дров навозит! — обещает Тоня. — Можно ведь машину будет взять, да, Коля? Как себе станем заготавливать, так и ей. И привезем вместе со своими, да?
— Свободно! — говорит Николай. Будто забавляясь, выхватывает он из колоды колун, рубит суковатые, оставшиеся с минувшей зимы чурбаки, которые Елена не могла одолеть. Поленья тут же ложатся послушно в горку. А Елена глядит, задумавшись, на младенчески-розовые пятна на его руках. «Может, Ваня, весь вот так обгорел, — думает она. — А теперь страшится, что я его не признаю…»
Над городом, облитые желтизной осеннего солнца, медленно, как большие тяжелые возы, плывут облака. К вечеру они скапливаются за густым синим ельником у скалистых гор, проливают свой груз на озимые, поят их коротким бурным ливнем.
— Опять морочно. Опять дождь будет. — Елена глядит на облака.
— Пусть идет. Он сейчас нужный, — говорит Тоня.
— Зойка у меня в лесу. С отрядом. Гербарий они собирают. Осенний.
— С отрядом не страшно, — успокаивает Николай Елену. Спрашивает: — Может, еще чего сработать? Ты не стесняйся.
— С огородом выручили, за то — большое спасибо. Одна-то когда бы я выкопала картошку? А артельно — за день и выкопали, и высушили. Парни Кочергины мне ее в подполье стаскали. Я как барыня — без забот, без хлопот…
— Так я ж говорю, артельно не страшно. — Николай обнимает Тоню. — Ну, пошли, старушка, до дому, до хаты.
Она вырывается, ласково колотит кулаками по его спине.
— Кто я тебе, кто? Старушка? Я те покажу старушку!
Николай обхватывает ее, и она — словно в капкане, только еще вертит головой. Наконец смиряется, прижимается щекой к его лицу.
— Вот так-то лучше, — говорит он и, подмигнув Елене, уходит, так и держа жену в своих объятиях. И долго еще слышит Елена их смех и говор. Видно, они сидят на скамейке под окнами, где растут две тоненькие березки, посаженные Николаем в день его ухода на фронт.
— Чтоб совесть тебя терзала, если что, — сказал он тогда.
— А у меня и совесть перед Ваней чиста и — никаких берез. Ничего-то ничегошеньки нету у меня от Вани. Спасибо, карточку оставил. Сама я и не попросила бы…