— Чешут, как наскипидаренные.
Кто-то, словно бросившись вдогонку, громко затопал опорками по настилу. Оставшихся легионеров как ветром сдуло с перрона.
Соловьевские хлопцы аж за животы хватались. Мужики наперебой предлагали им самосад, похваливали и расспрашивали, откуда кто и чей будет.
Анупрей подсчитал трофеи: двадцать карабинов, три нагана и две цинки патронов.
Соловей сдвинул шапку на затылок, как после тяжелой и важной работы, и направился к толпе.
— Спасибо, что помогли. Без вас бы нам не управиться с этой оравой. Стало быть, вы, мужики, — сила.
Поодаль стояли перепуганные телеграфист и дежурный по станции.
Ермолицкие выгнали Ивана в начале зимы. Андрей отмерил ему мешочек жита — вот и вся плата за батрацкий мозоль.
— Ты ж, браток, только злости не таи. Так оно обернулось. Шельма эта виновата. И чем ты только хе-хе-хе ее приворожил? — Андрей зачерпнул совком жита, стряхнул над сусеком и, вроде отступного, сыпанул в тощий мешок. — Теперь мы с тобою квиты, и кукситься не за что.
Иван вытащил из-за пазухи рукавицы из овчины, молча бросил на маленькие саночки полупустой мешок и подался за ворота.
Когда дотащился до леса, остановился, глянул на хутор. Как ему там все обрыдло! Давно бы плюнул на кулацкую милость, если бы не Гэля. Не мог понять, как в этом волчьем логове выросла и сохранила душу свою человечью добрая и ласковая Гэлька. Может, потому, что радости не знала в этом кулацком гнезде, только жилы тянули, нелюди. Зимою хутор заметали вьюги, осенью нудно барабанил по крыше дождь, а она слепла над куделью или драла пух, а с весны аж до заморозков, не разгибая спины, полола, жала, косила. Просилась учиться — не пустил, живодер! Душа у нее за всех болела, так ей тяжко было в домашнем склепе, где только одно на уме, как бы урвать, копейку рублем обернуть. Порой не выдерживала, а ему близко было чужое горе. Так и полюбили друг друга. Словно зельем колдовским кто опоил, жить друг без друга не могли. Вернулся бы сейчас хоть взглянуть на нее, да где там, упрятали на хутор к тетке, чтобы не слышала и не видела его. А тут еще этот офицерик объявился, язви его в душу. Сбежал, видать, подлюга, раз от людей хоронится.
Если правда, что землю нарезать будут, взять бы какую десятину, две. Может, и лесу дадут, хату сложить? Эх, тогда зажили бы с Гэлькой. Только б ее силком с каким-нибудь шляхтюком не окрутили.
Иван еще раз взглянул на хутор, согнулся и потащил саночки.
В сумерках к Ермолицким подъехал возок, запряженный отменным рысаком. Андрей загнал в будку Пирата, возок поставил под навес, коня привязал в конюшне у корыта с овсом.