— Не шумите, тут больные, а Милое только что отошел! А ну-ка, ты, солдат, помоги!
Солдат передал винтовку товарищу, взял лохань и потащил, спутники его остались дожидаться во дворе. Войдя к покойнику, солдат скинул с головы пилотку, перекрестился, поцеловал умершего и обернулся к бабке:
— Откуда он?
— Из Чачака. А ты?
— Из Рудника.
Похороны Милоя из Чачака были необыкновенно пышными. За гробом, засыпанным цветами, шли офицеры, члены Народной управы, дамы, так что баба Маца совсем затерялась в этой толкотне. Над могилой держали речь два оратора. Господин из Народной управы и офицер. На этот раз бабе Маце не пришлось затянуть свой плач, да она и сама понимала, что он тут некстати.
Не пришлось ей выходить до полного выздоровления и двух оставшихся больных. Ее заменили какие-то барыни. А через месяц бабы Мацы уже не было в городе. Она возвратилась на свой хутор. Когда летом тысяча девятьсот девятнадцатого года престолонаследник посетил Раванград, бабу Мацу едва не затоптала на улице толпа. А когда той же осенью крестьянин в телеге на соломе вез некрашеный гроб на Малый погост, никому во всем городе невдомек было, что в этом детском гробу покоятся останки бабы Мацы. И только во время отпевания к открытой маленькой могиле подбежали солдаты и вместе с попом и крестьянином, старостой Йовановской церквушки, постояли в набожном молчании и поцеловали край елового гроба. Бог знает, кто им сказал о том, что умерла та самая баба Маца, которую совсем недавно их товарищи называли матерью.
1922
Перевод Т. Вирты.
Никола Петрович, профессор математики Белградского университета, по непонятной причине в последнее время стал разительно меняться. Его товарищи по факультету и в первую очередь ближайшие друзья, с которыми его всегда можно было видеть за одним и тем же столом в «Гранде», замечали, что он часто бывает рассеянным, витает где-то мыслями и с видимым усилием над собой включается в разговор, касающийся даже его собственной специальности. Да и физически он сдал. И это он, всегда собранный, одаренный феноменальной памятью, остроумный, жизнерадостный. Густая и непокорная грива волос с бронзовым отливом, сверкающие глаза делали его моложе, никто бы не дал ему его тридцати восьми лет! Среда у нас тесная, а стены домов стеклянные, все всегда известно. И приятели знали, что в доме у него неладно. Жене его вдруг стал совершенно невыносим тот почти аскетический образ жизни, на который в наше время обречен сербский научный работник. Она настойчиво заставляла его искать более прибыльных занятий, толкала в политику, он упирался, она осыпала его упреками, и дело, наконец, доходило до сцен, завершавших полную картину «семейного ада». Встревоженные приятели, желая подтолкнуть его к разрыву, заводили в его присутствии дискуссии о браке, чисто отвлеченного характера, о двойной ответственности ученого — перед семьей и обществом. Особенно когда в семье нет детей, а брак, скажем, мешает интенсивной работе, что является нашим первейшим долгом перед обществом и потомками.