Прекрасно понимая, куда клонят наши теории и намеки, профессор Попович однажды, когда зашла речь о данных статистики по разводам в деревне, оглядел нас всех и заговорил с иронической усмешкой, как бы à propos, не придавая особого значения своим словам:
— Не знаю, как обстоит дело в наших селах, на Краине, сейчас, возможно, война перевернула все и на далеких горных становищах, но до войны… Когда отец мой был еще жив, я каждое лето ездил туда и знаю — наши горцы-овцеводы иначе воспринимают брак, чем те, что живут внизу — в местечках, городах и богатых селах. Я досконально изучил жизнь горцев и их душу, потому что я сам такой же, как они, крестьянский сын и тоже пас в детстве овец, весной угоняя их в горы, а осенью пригоняя обратно, так что они меня и после, несмотря на мой пиджак, считали своим. Но так оно в конце концов и есть, дом мой и поныне на Тромедже, а тамошние пастухи, мои старинные товарищи, и по сей день моя родная среда. Есть такие перелетные птицы, три четверти года они проводят в южных краях, а когда возвращаются к нам, умей они говорить, они, наверное, сказали бы, что вернулись домой. Гнезда их под нашими застрехами, птицы прилетают к нам выводить птенцов. Так и мои работы и идеи, которые хоть что-нибудь стоят, зародились там, среди тех людей, в немногословных и простых беседах с ними. Люди там не анализируют, не выясняют отношений, не сыплют доказательства, в отличие от нас, не доверяющих ни своим собственным чувствам, ни друг другу. Там люди помногу бывают одни, но, когда сойдутся, перебросятся лишь несколькими словами в противоположность нам, спешащим обрушить на собеседника кинематографическую ленту длиной в сто километров всевозможных мыслей и умозаключений, заготовленных в уединении.
Село мое называется Хладовицы, оно находится близ Босанского Петроваца, на высоте восьмисот метров над уровнем моря и разбросано по склону обширного плато, на котором к весне собирается до сорока тысяч овец из Боснии, Лики и Далмации. До двухсот пастухов, оторванных от своих сел и семейств, живут там своей особой жизнью, по своим законам. Здесь, в горах, никогда не знали штыка турецких или австрийских законов. Все споры решаются по древним иллирийским заповедям, в том числе и кровная вражда. Для многих пастухов по сей день существуют только добрый и злой бог да королевич Марко[34]. До ближайших домов день хода, женщины приходят залатать, починить, что прохудилось. Так они и жили, на молоке да талой воде, под дождем и ветром, греясь у костра и прячась в хибарках, перебирая в памяти названия бесчисленных окрестных вершин и имена стародавних пастухов, умевших узнавать по матери ее годовалого ягненка среди сотен смешавшихся стад. Мы, молодежь, иной раз спляшем под свирель, а то отправимся купаться в Божье Око, далекое горное озеро, гигантской каменной чашей расплавленной лазури поднятое отвесными скалами к небесам и всегда такое чистое и прозрачное, что, кажется, только ангелы припадают к нему устами. Лишь изредка возмутится и вдруг помутнеет озеро, обычно среди ясного летнего дня, это значит, говорили нам деды, где-то утонула в пучинах бушующего моря огромная галера или, пролетая над озером, ведьма с Велебита сбросила в него свои злобные чары.