С самого начала допроса у нее на коленях дремала серая, как мышь, кошка. Капитан настолько привык к ее присутствию, что совершенно не обращал на нее внимания, но заключенный, приведенный под конвоем из карцера, несмотря на то, что был поглощен стремлением собрать все силы и направить их к одной цели, заметил, как она, дугой выгнув спину возле стула на тонких ножках, обутых у пола в блестящие медные стаканчики, вскочила на колени фрейлейн.
Фрейлейн Гертруда была первоклассной машинисткой. Она умела записывать самые беспорядочные телефонограммы, могла застенографировать самую быструю речь, прерываемую многочисленными репликами. Еще в средней школе она вступила в «Гитлерюгенд». И потому могла бы сама выбрать себе место или, по крайней мере, диктовать свои условия, но ей нравилось у капитана Тойча.
И вот она сидит за низким светлым столиком, придвинутым к громоздкому, из темного дуба, с богатой резьбой, настоящему председательскому столу капитана, изъятому кто знает из какого банка. Она смотрит на Тойча — заключенного она лишь приняла к сведению, как и всю процедуру, сопутствующую допросу, — и немного удивляется: «И такие мужчины бывают наивными?!» Малообразованная, самая заурядная (Briefträgerstochter, ganz einfach)[37] девушка из Германии, из пригорода Штутгарта, она выработала для себя правило: «Удивляйся, но не восхищайся». По крайней мере, хватит восхищаться этим высоким сильным красавцем из Эрдельских Карпат, von Mediasch, как неделю назад.
К чему столько волнений? Вероятно, перед ними известный и опасный русский шпион, и эта выписка из картотеки штутгартского центра разведки относится непосредственно к нему. Но он ничего не говорит, ни в чем не признается, отказывается от своего имени, даже от фотографии, на которой зафиксирован выходящим из киевской Чека. Ведя дело так нервозно, ничего не добьешься. Нужно или изменить метод, — у нее был большой опыт, она работала в Варшаве! — или просто ликвидировать этого типа; а может быть, что самое лучшее, оставить его томиться в карцере, в одиночке, пока не появятся новые данные. А это неминуемо произойдет, когда наши войска продвинутся еще дальше на восток. Сам шеф недавно сказал, что рано или поздно у каждого развязывается язык, нужно только как следует обработать человека и выждать момент. «Все узлы распутываются, все крепости сдаются, все женщины оступаются! Хе-хе-хе!..»
Капитан Тойч, с выправкой кадрового вояки, всегда твердо державшийся на ногах, особенно в чьем-либо присутствии, сейчас почти зашатался. Правой рукой, в которой поблескивала мокрая и липкая, уже немного обтрепавшаяся воловья жила, он уперся в бок, а левой судорожно нащупывал край письменного стола. Дышал он тяжело, со свистом, — вот это Труде совсем не нравилось! — а выражение бешеной злобы на его лице, бледном, с красными, словно дешевые румяна, пятнами у висков, исчезало, уступая место отвращению к себе из-за собственного бессилия и провала. С первого взгляда могло показаться, что ему стало дурно оттого, что, переведя взгляд с растоптанной, растерзанной, распростертой на полу окровавленной жертвы на свой правый сапог из мягкого русского хрома, он увидел, что к каблуку и кокетливой шпоре прилип черный волос с затылка этого человека. Между тем у него действительно тошнота подступила к горлу и вся утроба готова была вывернуться наизнанку, — рот наполнила слюна и потекла по подбородку! — но все это от бессильной ярости. И собаки в таких случаях, говорят, захлебываются, а кое-кто утверждает, что и змеи не выдерживают.