Все, что для этого требовалось, это просто сделать еще один шаг.
И я без колебаний его сделал, почти не удивившись тому, что Тьма спокойно расступилась и без возражений пропустила меня туда, куда я хотел попасть.
Когда под сапогами хрустнул снег, и моего лица коснулся прохладный ветерок, я запрокинул голову и с наслаждением вдохнул морозный воздух, которого, как оказалось, мне не хватало. Горло тут же обожгло. На закрытые веки посыпались колючие снежинки, но, пожалуй, в первый раз за последние десять лет я был бесконечно рад это почувствовать. Ведь чувства – это именно то, что делает нас живыми. То, от чего я в свое время так решительно отказался и так неожиданно снова обрел.
Наверное, для этого стоило расколоть свою душу, а потом собрать ее заново?
И стоило принять помощь старого врага ради того, чтобы во всех смыслах обрести себя самого?
Я не успел додумать эту мысль, как ощутил, что рядом появился посторонний, и резко обернулся, отыскивая взглядом существо, которое посмело проявить ко мне повышенное внимание.
Застигнутый врасплох гуль испуганно замер, а затем поспешно припал на брюхо, заискивающе глядя на меня снизу вверх. Его уши прижались к уродливой башке, короткий хвост безостановочно загулял из стороны в сторону. Гуль был слегка напуган Тьмой, что молниеносно рванулась в его сторону. Но все же не удрал. Не атаковал. Не оскалился. Просто лежал и смотрел, словно откуда-то точно знал, что больше мне не соперник.
Я ощущал его, как нервно трепещущий комок, который сейчас всецело от меня зависел. Я мог убить его, просто приказав. А мог отпустить, как сделал это когда-то Роберт.
При этом я знал, что даже этот гуль – неотъемлемая часть меня точно так же, как я был неотъемлемой частью темной стороны. В каком-то смысле мы были очень похожи. Просто если раньше мне приходилось с ним воевать, то теперь в этом больше не было необходимости.
– Свободен, – спокойно бросил я, перехватив беспокойно-ищущий взгляд твари.
Гуль с облегчением выдохнул и, благодарно курлыкнув, поспешил убраться с улицы, пока моя Тьма не передумала и не сожрала его с потрохами.
Когда он исчез, я повернулся к тому месту, откуда пришел, и задумчиво уставился на перегородившую улицу полупрозрачную стену, из-за которой на меня с безумной надеждой смотрел отец Лотий. Он снова выглядел человеком, казался растерянным и взбудораженным одновременно. Но, в отличие от меня, за перегородку ему не было ходу, поэтому его пальцы, больше похожие на когти, лишь царапали стену, будучи не в силах ни пробить ее, ни заставить прогнуться.