— Это не разговор, — раздраженно сказал Клей Эшли. — Вся эта чертовщина началась с того, что я позволил собраться здесь людям, которые не входят в мою клиентуру. Совсем не входят. Мне кажется…
— Я знаю, кто это. — Вулф начал поворачивать голову, но врач мягко остановил его. — Это мистер Эшли. Его клиентура! Тьфу! Выстави его отсюда! Выстави их всех! Ты слышишь меня, Арчи?
— Хватит! — решительно сказал доктор. — Когда он говорит, рана начинает кровоточить.
Я сказал полицейским:
— Идите, ребята. Он уже далеко, вам ничто не угрожает. Вы тоже, — обратился я к Эшли. — Передайте вашей клиентуре мое почтение. Проваливайте!
Я проводил их до главного холла. Там Оделл и Эшли оказались впереди, и я дернул за рукав одного из полицейских. Тот остановился. Второй, увидев это, остановился тоже.
— Послушайте, — сказал я им. — Мое предложение пуститься в погоню не понравилось вам. Попробую еще разок. Тип, что зарезал Ласцио и стрелял в Вулфа, даром времени не теряет. Ему может прийти в голову еще поупражняться в стрельбе. Стоит чудесная погода, и Вулф не захочет закрывать окна или задергивать шторы. И черт меня побери, если я стану сидеть там и караулить, не шевельнется ли ветка куста! Мы приехали к вам в штат живые и хотим уехать сегодня в ноль сорок. Как насчет того, чтобы поставить пост под нашими окнами? Там есть чудесная скамейка.
— Весьма признательны. — В голосе его слышался сарказм. — Не послать ли в Чарлстон за полковником, чтобы вы могли дать ему указания?
Я махнул рукой:
— Я очень расстроен. Я не спал, в моего шефа стреляли, и пуля чудом не попала в мозг. — Я старался говорить как можно вежливее. — Было бы очень неплохо, если бы за нашими окнами понаблюдали. Вы сделаете это?
— Да. Я позвоню и вызову, кого надо. — Он уставился на меня. — Вы ничего больше не видели, а?
Я сказал, что нет, и они ушли.
В комнате Вулфа разыгрывался спектакль оказания помощи пострадавшему. Наблюдая, я стоял в ногах кровати, и вдруг мой взгляд упал на странички речи, все еще лежавшие на полу. Я поднял их и внимательно осмотрел. Так и есть, пуля прошла насквозь и погнула скрепку, которой были зажаты листы. Я разгладил бумагу, положил рукопись на бюро и вернулся на свой пост в изножье кровати.
Доктор работал неторопливо, но тщательно и квалифицированно. Он начал зашивать рану, и Вулф, лежавший с закрытыми глазами, шепотом сообщил мне, что отказался от обезболивания. Его рука, вытянутая вдоль одеяла, сжималась в кулак каждый раз, когда игла протыкала кожу. Он мычал. После нескольких стежков он спросил доктора: «Мое мычание не мешает вам?» — «Нет», — сказал доктор, и мычание стало громче. Когда со штопкой было покончено, доктор приступил к перевязке и сказал мне, что рана, хотя и поверхностная, довольно болезненная, а потому пациенту нужен покой. Он перевязал так, что ничего не нужно было трогать до приезда в Нью-Йорк. Пациент настаивает все-таки вечером произнести речь, но если в результате такого напряжения мускулов потечет кровь, следует вызвать доктора. Лучше всего пациенту оставаться в постели до обеда.