Кровь бросилась в лицо Спротта при воспоминании об этом оскорбительном ответе. Меж тем игроки закончили партию в бридж, и что-то, на беду, толкнуло Спротта окликнуть Грэхэма.
Тот слегка заколебался, но все же подошел к столику Спротта.
– Выпейте со мной чашку чая, – с притворным радушием предложил Спротт. – Я здесь один.
– Я уже пил чай, – вежливо улыбаясь, ответил Грэхэм.
– Тогда посидите минутку просто так. Мы с вами редко видимся.
Все с тою же учтивой, но неодобрительной улыбкой Грэхэм присел на ручку пустующего кресла с другой стороны стола.
– Вот и отлично, – сказал сэр Мэтью, с показным аппетитом отправляя в рот ломтик поджаренного хлеба. – Я ведь, да будет вам известно, не кусаюсь. Вопреки тому, что обо мне говорят здесь, в клубе.
– Уверяю вас, – слегка удивленно, но вполне спокойно заметил Грэхэм, – насколько мне известно…
Спротт засмеялся негромко и все-таки громче, чем ему хотелось.
– Разве минуту назад вы не судачили обо мне вместе с вашими партнерами? Старого воробья на мякине не проведешь. – Спротт знал, что говорит лишнее, но что-то не позволяло ему остановиться. – Я недаром все эти годы упражнялся в логических умозаключениях. – Он замолчал, взял в руки чашку и отпил чая. – Видите ли, Грэхэм, человек не может достигнуть того положения, которого достиг я, без того, чтобы у его дверей не теснилась толпа клеветников, выжидая случая крикнуть: «Волк!», и достаточно какого-нибудь недоумка вроде Джорджа Берли, чтобы подать им знак. Разве я не прав?
– Я видел только краткий отчет в «Курьере», – медленно произнес Грэхэм, – и не придал ему значения.
– Это же просто наглая и беззастенчивая погоня за рекламой. Никто понятия не имел о том, что произойдет, пока не поднялся Берли. Министр был в ярости. В этот же вечер у одного из Анкастеров состоялся раут. Жена Берли была там и заявила во всеуслышание: «Я всегда знала, что Джордж – дурак, но думала, что у него достанет ума не разрывать эту навозную кучу. В жизни не слыхивала о таком идиотизме! Говорят, его кандидатуру не выставят на выборах».
Молчание. Грэхэм по-прежнему смотрел в пол, но наконец сказал:
– Возможно, Берли действовал из наилучших побуждений. Так или иначе, но, думается, лучше быть дураком, чем мошенником. – Он взглянул на часы. – Прошу прощения, я должен идти. – Он поднялся и с учтивым поклоном направился к двери.
Спротт, с потемневшим лицом, налил себе еще чашку чая, но ощутил только вкус горечи во рту. Разговор не принес ему удовлетворения, а в поспешном уходе Грэхэма он усмотрел лишь новое оскорбление. Лицо его стало жестким, гнев и возмущение обуяли его. Но разве в прошлом он не справлялся с куда большими трудностями, не подавлял в самом зачатке и более злые умыслы?