Грэхэм, по его мнению, был человек не без странностей, способный на самые неожиданные и нелепые поступки. Сын приходского священника, он еще мальчишкой был принят стипендиатом в Винчестер. Из этой прославленной школы, наложившей свой неповторимый отпечаток на манеры и знания, им усвоенные, Грэхэм перешел в Оксфорд. Через год после того, как он получил право адвокатской практики, скончался его отец, оставив ему скромный годовой доход в двести фунтов. Сразу после похорон Грэхэм уехал за границу и в течение пяти лет вел там кочевую жизнь. Часть этого времени он был домашним учителем у мальчика-австрийца, больного туберкулезом и потому вынужденного жить в Тирольских горах. Затем он странствовал по Европе, большей частью пешком, с вещевым мешком за плечами, живя зимой в горах Юра, а летом в Доломитах. Он любил бродить по горам и однажды умудрился за один день покрыть расстояние в пятьдесят две мили от Обервальда до Инсбрука.
Естественно, что эта внешне бесцельная жизнь внушала опасения его друзьям, но уже через год Грэхэм вернулся в Уортли, по-видимому здоровый духом и телом, и с полнейшей невозмутимостью, словно никогда и не уезжал, приступил к выполнению своих профессиональных обязанностей. Мало-помалу он обзавелся практикой, если и не очень обширной, то, во всяком случае, незаурядной. Поговаривали, что он обязан ей своими манерами и наружностью. Высокий, стройный, с темными, огненными глазами на бледном лице, он был неизменно благовоспитан и сдержан. Но под этой корректной внешностью жила горячая и неподкупная целеустремленность, на ней зиждился его внутренний мир, и она же снискала ему доброе имя. Фанатически честный, он был окружен плотной атмосферой неприступности, которая всегда сбивала с толку и тревожила сэра Мэтью.
Ему отлично помнилось, например, как однажды, во время званого обеда у него на Гроув-Квэдрант, он, зная, что Грэхэм любит искусство, но прежде всего желая похвалиться, увел его от остальных гостей – показать своего Констебла. Грэхэм держался весьма учтиво, но хозяин чувствовал себя оскорбленным равнодушием этого чудака к его сокровищам, точно это были подделки. Наконец он не выдержал и воскликнул:
– Ну что, старина, как настоящий знаток, вы, наверное, завидуете мне?!
– Нет, почему же… Я ведь могу видеть такие же картины, стоит мне пройти через парк в Городскую галерею.
– Но, черт возьми, это совсем… – разозлился Спротт. – В галерее же не ваши картины.
– Разве? – Грэхэм еще шире улыбнулся, повергнув сэра Мэтью в необъяснимое беспокойство. – Разве величайшие шедевры живописи не принадлежат нам всем?