Какое горькое разочарование! Пол возлагал такие надежды на эту встречу, что даже столь малая отсрочка расстроила его. Стоявшие сзади напирали, подталкивая его. Он не взял ни супа, ни хлеба. Несколько секунд он стоял неподвижно, затем, бросив нерешительный взгляд на часы на крытом рынке, тупо побрел прочь, с трудом волоча ноги по склизкой мостовой.
Но Лена не ушла домой, она укрылась в подъезде на другой стороне улицы и, когда Пол свернул с Рыночной площади, нагнала его:
– Пойдемте, Пол.
– Если стать на принципиальную точку зрения, – пробормотал он, – вернее, перенестись в сферу чистой логики… Нет, я что-то ничего не понимаю…
Теперь она уже не на шутку встревожилась. Нерешительности ее как не бывало. Она взяла его под руку и потянула за собой. И Пол покорно побрел. За всю дорогу до Уэйр-стрит он не проронил ни слова, но Лена заметила, что его губы шевелятся, словно он говорит сам с собой. Раз или два он оглянулся через плечо.
Когда они вошли в дом и стали подниматься по лестнице, Лена еще больше побледнела, но держалась решительно.
На площадке перед дверью в гостиную она обернулась к нему:
– Сейчас будет ужин. – Хотя внутри у нее все дрожало, внешне она была спокойна. – Только сначала вам нужно переодеться.
Она провела его в ванную комнату, открыла горячую воду, принесла мыло, полотенце, его собственный бритвенный прибор, белье и одежду. Пристально и удивленно смотрел он на эти вещи.
– Чье это?
– Ваше, – поспешно ответила Лена. – Только сейчас ни о чем меня не спрашивайте. Приводите себя скорее в порядок.
Пока он мылся, она разожгла камин в гостиной, прошла в маленькую кухоньку, поставила на плиту две кастрюли и начала собирать на стол. Когда он вошел, выбритый, в фланелевых брюках и рубашке с отложным воротничком, ее приготовления были почти закончены. Молча она придвинула стул к столу, жестом пригласила его сесть и поставила перед ним чашку бульона.
Пол взял ее обеими руками и только тогда заметил ложку на скатерти, возле своего места; он погрузил ее в густой отвар и дрожащей рукой поднес ко рту. Когда в чашке ничего не осталось, Лена поставила перед ним тарелку с тушеным мясом. Он ел молча и сосредоточенно, не замечая, что она наблюдает за ним. Он был страшно худ, но куда более тяжелое впечатление производила мертвенная неподвижность его лица. Покончив наконец с едой, он вздохнул, поднял голову и тихо сказал:
– Я давно уже так не ел, очень давно.
– Вы лучше себя чувствуете? – спросила Лена, вставая, чтобы скрыть слезы, непрошенно навернувшиеся на глаза.
– Гораздо лучше. – И он поднялся, словно собираясь уходить; казалось, навязчивая идея – идти, идти – владела им…