Две тысячи беженцев находились в Пинске, а во всей Западной Белоруссии и Украине число их, вероятно, доходило до миллиона. Приблизительно половина из них приняла советское гражданство. Другая половина отказалась от него.
Но это не значит, что все, кто отказался от советского паспорта, был готов вернуться к немцам. Для меня была нелепостью как одна, так и другая перспектива. Я хотел в Палестину, где был мой дом и семья и куда, на основании сертификата и визы, я, по идее, в любой момент мог выехать. Я никоим образом не хотел принять советского гражданства, но в марте 40 года создалось положение, когда единственным путем легально уклониться от принятия советского паспорта было -записаться на возвращение в занятую немцами часть Польши. Это я и сделал. В марте 40 года, дополнительно к своей регистрации в ОВИРе на выезд в Палестину, я зарегистрировался в милиции на возвращение в Лодзь. Записываясь, я закреплял за собой право возвращения в Лодзь, но в данный момент вовсе и не думал возвращаться в занятый немцами город. Если бы я хотел этого, я бы последовал в марте за Брауном. Я хотел остаться на советской территории, не принимая советского паспорта, и ждать, пока будет возможность выезда в Палестину.
Какая судьба ждала беженцев, которые не приняли советского гражданства? Их было около полумиллиона, и с самого начала казалось невероятным, чтобы немцы приняли такое количество, тем более что среди беженцев большинство были - евреи. Трудно было представить, чтобы гитлеровская Германия открыла свои границы для сотен тысяч евреев. Итак, надо было быть готовым к тому, что советское правительство интернирует до конца войны эти сотни тысяч людей. С марта месяца предо мной стояла перспектива быть интернированным. Но эта перспектива была для меня предпочтительнее, чем принятие советского гражданства или возвращение на немецкую сторону.
Однако не все рассуждали, как я. Круг моих друзей, с которыми я зимовал в Пинске, распался. Люблинер принял советское гражданство и переехал спустя 10 дней в местечко Яново за Пинском. Он решил соединить свою судьбу с судьбой Советского Союза, и это ему было тем легче, что он был один, без семьи - человек легкий и никем не связанный. Никто не ждал его в Варшаве или за морем. Он поселился в деревне за Яновом. Там он подчеркивал, что он человек советскими повесил портрет Ленина собственной работы, как икону, даже не внутри своей комнаты, а снаружи, над входом в дом. Деревенская жизнь, работа в еврейской школе или для "Дома культуры" очень нравились ему. Конец его был - смерть в пинском гетто через год с лишним от руки нацистов.