Кэролайн, еще всхлипывая, обернулась к Нони.
– Можно, я попрошу о чем-то? – тихо спросила она.
– Конечно, – ответила Нони.
– Я подумала, можно, пожалуйста, чтобы отбой у меня был хоть немного позже. Только по субботам. Или по пятницам. Один день в неделю. – Глаза Кэролайн, еще мокрые от слез, блестели. – Ну пожалуйста? – взмолилась она.
Я практически считала Натана одним из нас, Скиннеров. Он любил тайную камышовую зелень пруда; он знал про Паузу. Я видела, как он рос, так же, как видела Джо, со всеми внезапными скачками роста и грубыми, похожими на камуфляж пятнами проросшей вдруг на щеках и шее бороды. Но Нони ничего об этом не знала. Для нее Натан представлял тот же риск и опасность, что и бродячий пес, приведенный домой из парка. Укусит ли он? Долго ли он тут останется? Как он ни старался понравиться ей, она продолжала смотреть на него с подозрением.
– Я собираюсь изучать биологию, – сказал он как-то Нони. – Стать профессором в университете. Меня особенно интересуют амфибии, в основном лягушки. Они исчезают. Лягушек надо спасать.
Этот интерес проснулся в Натане на нашем пруду. Лягушки-быки, поющие баритоном, и более мелкие, зеленые, как молодые листья. Плюхающий звук, с которым они прыгали в воду. Выпученные глаза без века, блестящие, как желе.
Но Нони не интересовали ни лягушки, ни сам Натан. Она установила для Кэролайн, Рене и меня строжайшее время отбоя – 23:00, хотя было ясно, что ни я, ни Рене в этом не нуждались. Мне было двенадцать лет, я была в шестом классе, и мне некуда было ходить по вечерам, чтобы делать что-то особенное. Моим самым вызывающим поступком было пробраться в кино без билета с подружкой Вайолет и слопать там слишком много попкорна.
Рене занималась по ночам органической химией и выбирала между различными медшколами. После одной скоротечной романтической неудачи в прошлом году со старшеклассником из команды борцов, Бреттом Свенсоном, Рене полностью игнорировала всех мальчишек. Она говорила, что слишком занята и ей не до того. Так что отбой Нони она восприняла, только пожав плечами.
Тем весенним вечером, когда мы все вместе сидели за столом, Нони наклонила голову набок и прищурилась, раздумывая над просьбой Кэролайн о более позднем отбое.
– Нет, – сказала она. – Мы уже обсуждали это, Кэролайн. Отбой введен не просто так. Я хочу, чтобы ты была дома.
– А как насчет Джо? – спросила Кэролайн.
Джо и вправду с легкостью скользил поверх всех дисциплинарных запретов Нони. Ему разрешалось ходить на вечеринки и на любые свидания, чем он и пользовался. И – что было особенно обидно Кэролайн – оставался там допоздна сколько угодно. К старшим классам Джо стал почти двухметровым центровым игроком с ловкостью и шармом Вилли Мейса и добродушной ухмылкой и слегка сонным взглядом Джо Ди Маджо. Девочки вешались на него, а мальчики таскались за ним по коридорам и приглашали на тусовки. Учителя многое спускали Джо, даже не отдавая себе в этом отчета. Джо Скиннер с его веснушками, мягкой раскачивающейся походкой, легкой хрипотцой в голосе, высокое золотое обещание. Родители привычно поздравляли Нони, понимая, что просто даже иметь такого сына, как Джо, – быть источником ДНК, произведших такого мальчика, – уже само по себе достойно поздравлений.