Отца девочки, мужчины из приемного отделения, в комнате не было. Было слышно, как девочка Дастин дышит в респиратор. Пальчики у нее на ножках сжимались и разжимались. На секунду Рене подумала было сунуть руки во встроенные в инкубатор резиновые перчатки, которые использовались для кормления, и чтобы родители могли подержать ребенка. Но ее телефон снова настырно зажужжал. Ну как она объяснит Джо и Нони, Сандрин, Фионе и всем друзьям Джо, почему она опоздала? Не могла отойти от новорожденного младенца.
Рене не была сентиментальной. Этот младенец был одним из сотен или даже тысяч, которых она будет лечить на протяжении своей карьеры. Много лет назад она решила не иметь своих детей. Но вот именно такие моменты – когда она думала, как лучше поступить, когда сомневалась в возможности создать отношения, – еще раз показывали ей, насколько она не годится для материнства. Когда Рене навещала Кэролайн в госпитале после рождения Луиса, она чувствовала только неловкость. У Кэролайн было утомленное лицо, взлохмаченные волосы, больничный халат сползал с ее плеч, но она сияла – буквально светилась – в своей больничной постели, словно красавица в чахотке.
– Разве он не прекрасен? – сказала Кэролайн, и Рене смогла только кивнуть.
Она наклонилась над крошечным тельцем племянника и осмотрела красоту его новоявленности, но не смогла заставить себя дотронуться до него.
Рене вышла из реанимации, так и не потрогав девочку Дастин. Она написала Фионе: «Скоро буду».
Снаружи закатный воздух пах морозцем и каштанами, и Рене сделала глубокий вдох, чтобы выгнать из легких химический запах больницы. С поднятой рукой она прошла квартал, за ним второй, но так и не нашла свободного такси. Был ранний вечер, тот самый час, на который у всех есть планы, всем куда-то нужно. Рене прикинула, сколько времени ей понадобится, чтобы дойти до квартиры Кайла пешком, и тут ее телефон зазвонил. Она думала, что это опять Фиона, но номер был незнакомым. Рене ответила; это оказался Джонатан Франк, пациент с порезанной рукой.
Рене сказала, что опаздывает и не может говорить. Она задержалась на дежурстве, не успевает на помолвку брата и не может поймать такси, и теперь ей, судя по всему, придется идти пешком или ждать автобуса, что займет примерно столько же времени.
– А почему вы не ушли раньше? – спросил Джонатан. – Мне казалось, я был вашим последним пациентом.
– Мне пришлось зайти проверить кое-кого в реанимации, – ответила Рене. – Это новорожденный младенец.
– Что случилось?
Рене помедлила. Что случилось? Почему она ходила навещать младенца, который не был ее пациентом, которого она не лечила, с которым у нее не было никаких связей? Рене рассказала Джонатану о том, как родители приехали в приемное отделение, о неудачных домашних родах, о предупреждении подобных ситуаций. «Почему люди такие идиоты? – спросила она. – Почему они подвергают себя и своих близких такому риску?» Она говорила о домашних родах, но в большей степени имела в виду Джо. Она, конечно, не называла его имени, и этот Джонатан Франк ничего не знал о ней, не знал о смерти отца, о том, что у нее есть младший брат, и ей иногда кажется, что она вырастила его в большей степени, чем их мать. Что этот маленький брат вырос во взрослого, во всех материальных смыслах успешного, счастливого, благополучного человека и все же продолжает распространять вокруг себя чувство заброшенности и потери, но при этом по каким-то причинам отказывается от терапии, не обсуждает это с друзьями, пытается поддерживать иллюзию собственных сил – и эта пустота стала его оболочкой. Рене вспомнила ярость Джо с кочергой в день похорон отца. Отчасти Джо до сих пор был тем мальчиком, продолжающим разрушать свой желтый дом, фотографии своей семьи, которой никогда больше не будет.