До конца времен. Сознание, материя и поиски смысла в меняющейся Вселенной (Грин) - страница 174

Я воспитан в иудейской вере. Наша семья посещала службы по большим праздникам, а я был записан в местную еврейскую школу. Ежегодный приток новых учеников означал, что класс каждый раз начинал заново изучать алфавит иврита; я при этом тихонько сидел в сторонке и листал Ветхий Завет. Я частенько жаловался на это родителям, но, по правде говоря, мне нравилось читать про Самуила, Авессалома, Исмаила, Иова и всех остальных. С годами я отдалился от религии, не чувствуя нужды в формальном участии. Затем, в период последипломного обучения в Оксфорде, я съездил в Израиль. Какой-то не в меру усердный раввин узнал откуда-то, что по улицам Иерусалима бродит молодой американский физик. Он выследил молодого человека, окружил его учеными талмудистами, которые «тоже изучали происхождение Вселенной», и убедил — скорее даже вынудил — излишне почтительного студента лет примерно 25 посетить его синагогу и обернуть себе руки и лоб традиционным кожаным ремнем с ритуальными тфилами. Раввин видел в этом Г осподню волю в действии. Студента надлежало вернуть в круг единоверцев. Студент видел в этом неуклюжее принуждение к участию в священном ритуале без всякого внутреннего убеждения. Развернув наконец кожаные ремни и покинув синагогу, он твердо знал, что покончил с религией.

И все же, когда умер отец, ежедневное появление в нашей гостиной группы религиозных евреев для чтения поминальной молитвы «Кадиша» стало для меня большим утешением. Сам папа не был религиозным человеком, но входил в традицию, уходящую в прошлое на тысячи лет, и стал объектом ритуала, который до него проводился над бесчисленным множеством других людей. Религиозные слова, которые читали эти люди, не имели особого значения. Слова были на арамейском языке — просто набор древних звуков, племенная поэзия, запечатлевшая размер и ритм, — и перевод их меня не интересовал. Для меня в эти краткие мгновения имели значение история и связь — если хотите, такова была природа моей веры. Именно в этом для меня состоит благородство наследия. Именно в этом для меня заключается величие религии.

7 мая 1824 г. Людвиг ван Бетховен появился на сцене Кернтнертор-театра в Вене на премьере своей Девятой, и последней, симфонии. Это было первое публичное выступление Бетховена за десять с лишним лет. В программе говорилось, что Бетховен будет лишь ассистировать дирижеру, но, когда театр заполнился и аудиторию охватило нетерпение, он не смог сдержаться. По воспоминаниям первой скрипки оркестра Иосифа Бёма, «Бетховен дирижировал сам, то есть он стоял перед дирижерским пультом и метался вперед и назад, как сумасшедший. Он то вытягивался в полный рост, то опускался на корточки, он размахивал руками и ногами, как будто хотел играть сам на всех инструментах и петь за целый хор»1. Бетховен страдал от серьезного шума в голове (он описывал это как грохот в ушах), и к этому моменту был почти совершенно глух. Вследствие этого, когда в оркестре прозвучала финальная триумфальная нота, он невольно отстал на несколько тактов и продолжал яростно дирижировать. Контральто осторожно взяла Бетховена за рукав и развернула его лицом к слушателям. Бетховен плакал. Как он мог знать, что звуки, которые он слышал только в собственном сознании, заденут универсальную струну в сердце человечества?