Пельмени для Витальки (Рожнёва) - страница 41

— Чего ты там выдумываешь-то! — с неудовольствием перебила её покрасневшая Нюра. — Какую там всю ночь, ты проснулась, ещё и четырёх утра не было! Ещё и ночь-то не кончилась! Какая из меня мо— литвенница, батюшка, не слушайте её!

У отца Савватия перехватило дыхание. Он откашлялся и, стараясь говорить спокойно и весело, сказал:

— Спаси вас Господи, дорогие мои! Пойдём-ка подкрепимся немножко!

А когда они встали, чтобы идти в трапезную, Нюра задержалась и тихонько сказала отцу Савватию:

— Батюшка, я вот тут думала всё. И не знаю, правильно ли я думала... Я вот как думала, не время было той смоковнице— то... Ну, неплодной... А Господь сказал, значит, дал ей силы. Бог — Он ведь всё может, так? И мёртвого воскресить, и по воде аки посуху... А она заупрямилась — дескать, то да сё, дескать, раз не сезон, так я и не обязана... Правильно я поняла, батюшка?

Отец Савватий улыбнулся:

— Да в общем, правильно... Кто слишком рьяно защищает право смокв на «их» время, тот, пожалуй, и в своем ежедневнике не найдет времени для встречи с Богом. Господь зовёт нас, а мы ссылаемся на то, что плодоносить рано, утомительно или просто не хочется. Господь готов сотворить, если надо, чудо, а мы стоим бесчувственные, как то дерево. Она упрямая была, видно, смоковница та...

— Ага, упёртая...

— Понимаете, Господь где захочет, то побеждается и естества чин. Понимаете, Анна?

— Понимаю, батюшка. Вы только не болейте больше, ладно?

Посвящается моему первому духовному наставнику, игумену Савватию

Из капитанской рубки раздавались и неслись над Чусовой крики и брань. Хлипкая дверца рубки ходила ходуном от завязавшейся потасовки, и было непонятно, чем закончится эта переправа на другой берег. Отец Савватий тяжело вздохнул. А начинался день прекрасно.

С утра он на этом же пароме быстро пересёк Чусовую и навестил свою прихожанку, заболевшую Нюру: пособоровал, исповедал, поичастил. После поичастия больной стало ощутимо легче, и Нюра даже встала с кровати, с которой не поднималась уже несколько недель. И не только встала, а ещё и разогрела грибную похлёбку, сваренную заботливой соседкой Татьяной.

И они с батюшкой сели за стол, и не спеша хлебали ароматную грибную похлёбку, и жмурились на весеннее солнышко, заглянувшее в избу. А потом ещё и чаёвничали, и за спиной уютно трещала печь, и серая кошка Муся ласково тёрлась о ноги хозяйки, радуясь, что та наконец встала.

Нюра, поглядывая в солнечное окно, отчего-то стала вспоминать свою молодость: как после гибели родителей осталась она в семье за старшую, вырастила троих — Клаву, Колю и Мишеньку. Была, как сейчас, весна, и малые делали кораблики, а она, юная, тоненькая, ворочала тяжёлые чугунки в печке, прибиралась в избе. Уставшая до изнеможения, отругала братишек за непорядок и даже отшлёпала, а потом расплакалась, и они же её утешали.