Теперь Ицхак был частью истории. Вернее, не Ицхак, а Заки Шашо, потому что таскать мешки с удобрениями он стал еще под этим именем. В те дни была мода брать новые ивритские имена, это было частью личного перерождения: так Давид Грин из Плоньска превратился в вождя Бен-Гуриона, «сына львиного прайда». Пришло время изобрести себя вновь — а почему бы нет? К чему было цепляться за неприглядное прошлое? Имена — это знал еще Чарльз Диккенс — обладают особой силой: «И хотя родина есть только имя, только слово — оно сильно, сильней самых могущественных заклинаний волшебника, которым повинуются духи!»[5] Новое имя могло изменить тебя и построить тебе дом, подарить родину.
Ицхак нашел в иврите слово, похожее по звучанию на его прежнюю фамилию, — «шошан», лилия. Имя он оставил прежнее, только стал произносить его не на французский манер, как было принято у евреев Алеппо, — Ие-зак (сокращенно Заки), и не на арабский манер, Эс-хак, а так, как оно звучало на иврите пионеров: Ицхак. Так он перестал быть пареньком из арабских трущоб и сделался еврейским воином, прямо-таки библейским персонажем. Он уже был им за два года до Войны за независимость, когда в кибуц заглянули два незнакомца.
Они сидели в невзрачном бараке, куда пригласили парней из Сирии. Парни расселись по скамейкам. Они были смуглые сами по себе и еще сильнее почернели, работая под палящим солнцем. Все отпустили длинные челки в стиле сабров, евреев — уроженцев Эрец-Исраэль. Их иврит еще нес отпечаток арабского, но совершенствовался на глазах.
Визитеры казались парням стариками — обоим можно было дать целых тридцать лет. Один из них звался учителем Саманом, другой — Бенни Маршаком. Бенни, легендарная фигура того времени, слыл в Пальмахе пророком и политическим гуру, о нем ходили вдохновенные легенды, ему приписывали крылатые высказывания в духе великих раввинов — только в них не находилось места Богу, ведь бойцы Пальмаха были атеистами. Он рассказывал, например, о том, как однажды бойцы, убегая темной ночью после дерзкой операции, оказались на дне глубокой расселины. Им нужно было каким-то образом вскарабкаться наверх, но ухватиться было не за что: ни торчащего уступа, ни веточки. Как же они поступили? Поддержкой им послужила идея, на ней они и подтянулись! У многих его рассказов была именно такая мораль.
До ребят доходили слухи о Пальмахе, пополнение для которого поступало главным образом из кибуцного движения. Получалось, что если кибуцы — это элита сионизма, то Пальмах — элита кибуцев. Ответом на все дальнейшие вопросы служил приложенный ко рту палец. У британцев и арабов всюду были уши.