– С облегченьицем! – сдавленным голосом приветствовала меня широконосая конопатая Настёна, тут же зажав рот углом застиранного платка и закусив его от смеха. Смешливая она девка, страсть! А судбинушка ведь… н-да… как и у всех прочих.
С родных-то краёв да в дальние края в прислугу наниматься, это ведь никак не от хорошей жизни, совсем не от неё. Тем паче, среди лета, когда рабочие руки, какие бы они ни были, в деревне во как нужны! Любые! Хромой, косой… хоть за детьми присматривать, пока хозяева спины на поле ломают, всё помощь.
Совсем, значица, край в родном селении наступил, если девок из дома не ко времени выперли. Последние времена. Да и в Петербурге сейчас места нормального не найти, на дачах все, так-то…
Афанасий Никитич, при всей моей к нему симпатии, из тех людей, кто не видит большого греха в сводничестве, и кто там едет на место горнишной или посудомойки, а кто – в полицию за жолтым билетом, Бог весть. Не мне судить – ни девок, ни антрепренёра. Всё лучше, чем с голода умирать. Хотя может и зряшно наговариваю, а? Всё ж таки связи у человека, может и…
– Хи-хи-хи… я уж думала, ты через дыру енту на рельсы вывалилась!
– Не вывалилась, а вывалила! – кусая смешливо губы, деланно серьёзно поправляет её Алёнка, белобрысая до полной прозрачности… недокормыш с прозрачной кожей и бледно-розовыми губами, отдающими в синеву. Лето на вторую половину перевалило, а она после зимы ещё отъесться не успела, да здоровья набраться. Переживёт ли сырую петербургскую зиму, Бог весть.
… и давятся смешками, хихикают, толкаются…
Протолкавшись к окошку и отвечая на подначки лёгкой улыбкой, развязал узелок и достал добрую жменю калёных семечек. Крупные, астраханские, попавшие к Афанасию Никитичу по случаю, они стали частью моей легенды.
Загар за два дня так и не сошёл, хотя и побелел заметно мордой лица. Ну и вышел… вышла этакая южанка, с примесью ногайских кровей. Антрепренёр мне парик чернявый подобрал, и…
… грех говорить такое о себе, но красотка! Точнее даже – экзотка. Глаза-то синие, да волосы чернявые… зря поддался Афанасию Никитичу, ох и зря! Нужно было прежний, тёмно-русый парик оставлять, я с ним на пучок пятачок тянул… тянула.
А сейчас облик приметный вышел, амазонистый. И хотя отчасти я и согласен, што Егора Панкратова никто во мне и не опознает, но сальных взглядов и щипков многовато. Ох, сдаётся мне, што взыграло в антрепренёре былое ево прошлое, и сотворил сей престарелый Пигмалион образ не для жизни, а для театра! Перестарался, козёл старый.
– Отсыпь-ка жменю! – подставила руку широколицая некрасивая Анфиска, и я, не жадничая, узелок ей подсунул – на, залазь! Да и другие девки не постеснялись, цыпанули без скромности. Посыпалась на пол шелуха семечковая, и снова разговоры, разговоры… Пустые напрочь, обычный девичий трёп, щедро разбавленный враками и мечтами, да планами на будущее – немудрящими и простыми, но едва ли сбыточными.