Вагон дёрнуло, и состав наконец-то пошёл шибче, раскачиваясь на ходу и погромыхивая, поскрипывая на стыках рельс всеми своими деревянными сочленениями. От этого скрипа сердце порой замирало и вспоминалось многажды слышанное от дяди Гиляя «телескопирование», когда вагоны при аварии – один в другой… мясорубка, ей-ей! И всё больше как раз у третьего класса такое, с их непрочной сырой конструкцией.
Табашный дым начал сперва нехотя, а затем и всё быстрее выползать в окно, разговоры пошли живее и громче, будто подстраиваясь под ход поезда. Вагон немножко протянуло сквозняком, и разом стало легче не только дышать, но и кажется – жить. Очень уж эта духота табашная на грудь давила.
Сбоку он нас, через проход, сильно немолодой поджарый помещик, одетый по моде тридцатилетней давности, начал раскладывать на скамье одуряюще пахнущую снедь, скооперировавшись с таким же немолодым, только што более рыхлым сельским священником, мирно переговариваясь о видах на урожай и мелочной торговле на селе.
– Матушка, матушка пекла, – всё потчевал священник соседа, расплываясь в улыбке и подвигая пряженые, вкусно пахнущие пирожки, завёрнутые в промасленную бумагу.
– Благодарствую, а вы вот возьмите…
Беседа их текла плавно, с многочисленными реверансами и старомодными эквиоками[70], до которых оба оказались большими охотниками. Выказывая удивительную для его сана осведомлённость, попик весьма грамотно рассуждал о нюансах торговли с крестьянами, хотя порой в его речах и мелькало што-то кулацкое, недоброе.
– Рукам скушно, – тягуче сказала Анфиса, поведя полными плечами, – мы, бывалоча, откупали дом на зиму для бесед, пока…
Она поджала губы и замолкла, пойдя пятнами, и неловкое молчание опустилось на нас.
– … в жмурки, – с натужной смешливостью подхватила Настёна, – в бояре, в колечки…
Все разом заговорили, вспоминая недавнее.
– Дашуль… Даш… – защекотала меня Параша, – ты-то што молчишь? Эка молчунья…
– Как у всех, – улыбаюсь ей, старательно контролируя голос и мимику. Как же с ними тяжело… хорошие ведь девки, и если судьба их повернётся хоть чутка получше, то не самые плохие выйдут жонки. А общаться, ох и тяжко… куча мелочей ведь, знакомых и понятных каждой бабе, а мне, по вполне понятным причинам – нет. Контроль, контроль и ещё раз контроль… ежесекундный. Будто в веригах сижу, каждая косточка ноет.
Разговоры наши прервали старушки-богомолки позади, затеявшие петь духовные песни. Пели они старательно, но не слишком умело, компенсируя этот недостаток громкостью и усердием.
Священник, покосившись, широко их перекрестил, но не прервал ни трапезу, ни беседы с помещиком о мирском. Взяв с них пример, развязали свои узелки и мы, и скудность нашей пищи вполне компенсировалась хорошей компанией.