На льду перед Городской ратушей сидел человек и удил рыбу, а с моста Санкт-Эриксбрун я увидел человека на коньках, который скользил в сторону дворца Карлберг. Дети перед дворцом лепили снеговика и, как бы это ни показалось забавным, напялили на него корону.
В районе Слюссен я постоял и поглазел на женщину с собакой. И женщина, и собака не двигаясь смотрели на подъемник Катаринахиссен. На улице Гётгатан я заметил полицейского – он изысканно, даже почти кокетливо, ел кебаб.
Люди и их мелькающая как в калейдоскопе непостижимость на фоне безмолвного города. Я шел, держа руки в просторный карманах пальто, смотрел на людей и не старался понять, что у них на уме и почему.
Я монстр. Мне не нужно понимать.
Я шел, я был монстром и одновременно таким же, как все, и именно в этот момент это было самое подходящее чувство. Мой зуд лежал и выжидал, но я ему не поддавался. Поужинал в ресторане «Пицца Хат» на улице Кларабергсвэген. Совершенно обычный день как прелюдия к совершенно необычному вечеру. Я завершил его кражей налобного фонарика в спортивном отделе универмага «Оленс».
* * *
Когда Томас постучал в мою дверь без нескольких минут девять, я уже был одет. Бежевое новое пальто не подходило для темных делишек, но старое я выбросил, поэтому натянул на себя два свитера: верхний был зеленым как мох, и у меня была шапка того же цвета.
Первым, что сказал Томас, когда зашел и увидел меня, естественно, было:
– Привет, жаба парагвайская.
– Заткнись.
– Что ты сказал?
– Сказал, заткнись.
Томас посмотрел в пол, как будто взвешивая, следует ли ему меня послушаться или сказать что-нибудь покруче. Вместо этого он шагнул вперед и так сильно толкнул меня обеими руками в грудь, что я опрокинулся назад и упал на розовый куст. В спину через свитер впились засохшие шипы, и от боли у меня выступили слезы.
Куст опрокинулся, и пара веток прицепилась к спине там, где я лежал на полу.
– Мы такой тон не применяем, – сказал Томас. – Мы так не разговариваем. Понял?
– Это ведь ты…
– Нет, это не я. Это ты не понимаешь. И думаешь, что ты что-то из себя представляешь. Мы можем на этом сойтись?
Я засунул правую руку под спину, чтобы вытащить шипы из петель свитера, и отрезал:
– Нет.
– Что нет?
Я поцарапал ладонь и, возможно, порвал несколько петель, но освободился, поднялся и повторил:
– Нет, мы не можем сойтись на том, что тебе можно говорить мне все, что хочешь, а мне даже нельзя ответить. Мы на этом никогда не сойдемся.
Томас смотрел на меня через полузакрытые веки, и я напрягся, приготовившись к следующей атаке или летящему в меня кулаку. Я знал, что противопоставить этому мне нечего, но, может быть, в этот раз надо было хотя бы попытаться удержаться на ногах. Как будто ничего не произошло, Томас засунул руки в задние карманы джинсов, махнул головой в сторону мертвого розового куста и сказал: