Установят, куда денешься? Если дело такой характер приняло, что внимание с самого верха – то судьям куда спокойнее и безопаснее будет утверждать, что враг народа Анохтин их запугивал, давил, угрожал. Чем сознаться в собственной мягкотелости, сегодня я тебе услужу, завтра ты мне будешь полезен.
– Я его воспитывал, – упрямо повторял Анохтин, – в те разы, когда он в милицию попадал, я об него дома весь ремень обломал, Алеша неделю сидеть не мог на попе ровно. Товарищи, дорогие, ну как же это?! Один он у меня остался, больше никого, мать в сорок шестом умерла. Мне его отдайте, я с него по полной спрошу! Шкуру спущу, он не неделю, месяц только на пузе спать будет!
Гражданин Анохтин, вы не желаете согласиться с волей Партии и Генеральной прокуратуры? Что ж, я думаю, вполне уместным будет поставить перед ленинградской парторганизацией и обкомом вопрос о вашем исключении из рядов Партии. Поскольку коммунист – обвиняемым в таком деле быть не может.
– Что будет с Алешей? – спрашивает Анохтин. – Что вы с ним сделаете? Пусть лагерь, тюрьма. Но только не расстрел!
Игорь Викторович, вы так и не поняли, отчего ваш сын таким стал? Вы его таким воспитали. Ремнем в него правильные основы вбивали – и вышло, что своей собственной морали у него нет, которая по своему убеждению, а не из-под палки. И как только палку убрали, когда вы в командировке – значит, можно пускаться во все тяжкие, ведь уже не накажут! Хотели вы из Алеши коммуниста воспитать, а сделали раба, который под надзором умеет притвориться послушным, показать, что от него хотят, а как только надзиратель отвернется, так все дозволено. Растили коммуниста, а вышел коллаборационист, вроде фашистских полицаев, которые до войны прикидывались советскими людьми, а после немцам служили – и грабили, убивали, показывая свою истинную суть. Допустим, вернули бы вам сына, сделали бы вы ему очередное внушение, а дальше что? Встретится вашему Алешеньке другая Маруся, или кто-то вроде ее братца – и снова на дело пойдут, убивать? Зная, что добрый папа от тюрьмы отмажет. Все, поздно уже что-то менять – поезд ушел. И лично я совершенно не верю, что тот, кто свою старую учительницу ногами насмерть забил – может раскаяться и снова человеком стать. Кто черту переступил – уже не возвращаются.
– И вы тоже к этой черте идете, гражданин Анохтин, – подхватывает Валя. – Вы понимаете, что если бы вы первым своего сынка осудили, к вам не было бы никаких претензий? А еще и пожалели бы искренне, что у заслуженного товарища и выросло такое чмо. Но вы не осудили, а пытались правосудию помешать – значит, морально приняли на себя часть Алешиной вины. И даже тогда у вас был еще шанс отделаться строгачом с занесением – но вы решили упорствовать, спорить с ясно выраженной оценкой Партии, тем самым себя Партии противопоставив. Что ж, мы не Америка, где Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности людей на улицу вышвыривает – ни работы, ни жилья, под забором с голоду подохни. У нас, даже когда вы партбилет на стол положите, с должности вон, и номенклатурную квартиру придется освободить – пойдете хоть слесарем на завод, в СССР любой труд почетен, и место в общаге вам найдется. Себя вините, бывший командир