Я тут же, при Иване, прямо из горлышка хлебнул спирту. Иван закричал:
— Да это же самоубийство!
Конечно, Иван прав. Зачем я себя отравляю? Ведь мне всего двадцать, а у Шуры есть мечта…
Я попрощался с Иваном и вышел.
* * *
Темно. Может, от тумана в голове? Шагаю восвояси. Но что это, почему я так долго иду? Даже хмель у меня прошел от этой мысли. Я остановился под деревом и прислушался. Совсем рядом говорили по-немецки. Я вплотную прижался спиной к дереву и стал всматриваться туда, откуда слышался разговор. В ближайшей воронке возились с телефонными коробками два немецких связиста. Едва я увидел их, как винные пары улетучились. Хорошо, что я слился с деревом и гитлеровцы меня не видят. Но плохо другое: у меня только пистолет и две «лимонки» за поясом. А вокруг — поваленные деревья. Кровь во мне застыла. Эх, мама, мама, а сынок-то твой во хмелю угодил к немцам!
Никак не соображу, в каком направлении идти к своим. Компаса у меня с собой нет, да и темень.
«Из всякого положения есть выход», — утверждал мой отец. Либо пан, либо пропал.
На счастье, вдруг заговорили гаубицы капитана Гопина. Я узнал их и сразу сообразил, куда мне надо идти.
Вынул из-за пояса «лимонки». Тихо подполз к воронке и метнул их туда. В яме ухнуло. И вскоре из нее ползком выкарабкался один из немцев. Выходит, жив остался?.. Я уж чуть было не выстрелил в него из пистолета, но тут вдруг осенило.
— Хенде хох! — крикнул я.
И он поднял руку, только одну, вторая, видно, ранена. Я сунул ему в рот рукавицу и погнал вперед.
— Шагай… Может, еще поживешь.
Едва ли он понял, о чем я. К тому же я и не заметил, как заговорил с ним по-армянски. Впрочем, он сейчас в таком состоянии, что поймет и птичью речь.
Я заспешил на звук гаубиц Гопина. Впереди перебирал ногами ошалелый, растерянный немец.
В нос мне вдруг ударил запах дыма, я узнал позиции Филиппова.
— Помогите, эй!..
Едва показался Иван, спирт снова ожег мне нутро, и меня начало рвать.
* * *
…Спал я мертвецким сном. Не помню, когда проснулся, только вдруг увидел испуганное лицо Ивана.
— Долго я спал?
— Целых два дня, — сердито бросил Иван.
— «Язык» мой жив?
— Он-то жив… А ты вот больше никогда не получишь у меня спирту! В помойку вылью, а тебе не дам!..
Оправдываться не приходится. Досадно до слез. Хоть бы Шуру повидать. Ведь я чуть с позором не сгинул…
Сегодня двадцать восьмое июня. Ровно полгода, как мне двадцать. В записях моих хмель.
ЖАРЕНОЕ МЯСО
Голова моя сама собой клонится книзу. Немецкий разведчик летит почти на бреющем, того и гляди, коснется верхушек деревьев. Он появился неожиданно, и пока я пришел в себя, пока дал по нему пулеметную очередь, его и след простыл.