Чудно-то как! Заживают раны…
Утром Сахнов сказал, что очень хотел бы вступить в партию. Примут ли? Я успокоил его: кого же и принимать, если не таких воинов, как он.
И я, не откладывая в долгий ящик, написал ему рекомендацию.
Возвращение Сахнова как бы наполовину восполнило потери моей роты.
* * *
Сахнов приготовил мне угощение, как в гражданке: и молоко, и овощи, и даже яйца.
— Выменял все это за пару сапог, — сказал он в ответ на мое изумление.
— Не побоялся?
— Чего бояться-то?
— А помнишь случай, как ты мое стройбатовское обмундирование продал?..
— Помню, — кивнул Сахнов. — Как не помнить! Да только, слава богу, другие времена. — Он положил передо мной очищенное яйцо. — Ешьте, свежее.
— Петухи, выходит, не перевелись?
Сахнов захохотал.
— Надо думать, куры не вдовы, коль яйца несут. Сколько бы немец ни зверствовал, а семечко прорастает… Погодите, вот только ступим в его логово.
Глаза его загорелись гневом. Что ж, у него есть на это право. Слыханное ли дело, сколько горя принесли нем фашисты!..
Сегодня четырнадцатое сентября. Через три месяца и четырнадцать дней мне исполнится двадцать один год. В записях моих твердость.
ПРЕРВАННЫЙ ПИР
Получили подкрепление. В основном все после лечения в госпиталях и частично новобранцы. С утра и до ночи занимаюсь с ними боевой подготовкой.
Пришло письмо от Маро. Она пишет:
«Дай знать о себе. Где ты? Если сейчас в боях, черкни заметку для нашей газеты. Многие так делают».
Я про себя засмеялся. Вина, конечно, моя. Ни разу ведь не сообщал, что денно и нощно в боях. Не хотелось тревожить домашних. И все же я написал Маро:
«В боях я участвую. Повидал многое, и горестей, и радости. Теперь мы каждый день продвигаемся вперед, уже завершаем освобождение Латвии. Передо мной Рига. Ведем бои за нее. Со здоровьем все прекрасно. Здоровье мое отличное. Я крепок как дуб».
Вот какое письмо я написал Маро.
А на следующий день написал еще одно.
«Не жди меня, Маро. Во мне все сгорело. Только одно чувство живо еще в душе, то, что в бой толкает. Осталась одна цель — воевать. Если бы я вдруг перестал быть солдатом Родины, я перестал бы быть человеком. А я, как бы то ни было, хочу оставаться человеком. Забудь меня и больше не пиши, не хочу я получать письма. Хочу быть один. Я солдат. И мне сейчас не нужно ничего из того, что связано с тоской, песней и прочими подобными вещами. Я стараюсь забыть обо всем».
И еще я написал матери:
«Я еще жив. Одна моя забота — это вы. Хотя в ваших письмах вы ничего не пишете о том, как вам живется, я понимаю, как вам трудно и с деньгами, и с одеждой, и с обувью. И ничем-то я не могу вам помочь. Деньги по моему аттестату не очень многое вам дают, но что делать? Одно скажу: долго вы терпели, осталось меньше. Кончится война, скоро мы победим врага. Близится наш последний сокрушающий удар, и все тогда станет на место. У сестер, наверное, нет обуви, не в чем в школу ходить. Ничего. Пока сухо, пусть бегают босиком, а на зиму постарайтесь раздобыть трехи