* * *
Три дня не утихает бой. Трижды мы захватывали холмы, и три раза немец отбрасывал нас.
Атаковали в четвертый раз. И наконец-то враг сдался. Холмы умолкли.
Утро. Мы поднялись на покоренные холмы. Сахнов впечатал каблук в землю врага и зло сплюнул!
— Умри! Сгинь!..
Из глаз у него текли слезы.
* * *
Мы с оглядкой ступили в первый вражеский населенный пункт, неподалеку от реки. Сначала обошли вокруг, потом приблизились к домам. Солнечный зимний день. Ни одного разрушенного дома. От берегов Волхова до самых этих мест я почти не встречал ни одной полностью уцелевшей деревни, и потому здешняя первозданная нетронутость казалась почти дикой. Даже стекла на окнах целы.
Солдаты с болью и ненавистью глядят на эти дома. Вокруг ни души. Все как вымерло. По улицам бродят коровы. Где-то в подворотне тявкнул пес. На белом снегу бьются два красноголовых петуха. Неподалеку заржала лошадь.
Людей нет.
На снегу много свежих колесных следов. Ясно, что хозяева совсем недавно покинули свои дома.
Вхожу в первый попавшийся дом. Все тут на месте, даже стенные часы еще тикают. Четверть первого.
В самой большой комнате на стене висит портрет фюрера. Весь дух убранства в доме отдает серой шинелью. Стенная печь еще теплая. А вот и статуя богоматери с младенцем на руках. Дева Мария невинно взирает на меня.
— И как тебе тут жилось, святая матерь?
Нет ответа.
— Не помнишь, мой предок тоже тебя писал, ровно тысячу лет назад. Творение его хранилось под сенью Татевского храма[14]… Хочешь знать, что с ним сталось? Поносящий тебя и веру твою ворвался в храм и разрушил его, а тебя сжег. Удивляюсь, но ты, оказывается, выжила? И вот где нашла приют? Под крылом у Гитлера? Дело, конечно, хозяйское, но где же оно, твое могущество? Почему ты не иссушила руки того, кто тебя сжигал, почему не обезглавила Гитлера, уничтожившего миллионы веровавших в тебя?
Богоматерь не отвечает. Младенец у нее на руках улыбается. Как невинны улыбки детей…
* * *
Солдаты натаскали мне много разных консервов. Заботливо заготовленные банки с резиновыми крышками; за кончик потянешь — сама открывается.
Сахнов укладывает в мои сани какие-то тяжелые мешки.
— Что это, батько?
— Сахарный песок, сынок. Тут его столько, можно подумать — не дом, а сахарный завод.
— Оставь, пусть лежит на месте, — велю я.
— Ну почему же? — удивляется Сахнов.
— Сгружай, сгружай. У нас теперь на пути этого добра будет вдоволь.
* * *
Ребята прирезали корову. Есть у меня двое полтавчан. Эти взялись за кабана. Уже разделывают. Будет нам сало.
Я жарю на костре шашлык из коровьих почек и сердца. Сколько уж лет не готовил шашлыка своими руками…