Я нет-нет да посматриваю на своих товарищей. У них-то уж истинно и честь и совесть чисты, как стеклышко. И они готовы выполнить любое задание, пусть хоть даже ценою жизни. Они готовы и умереть во имя Родины.
Взгляд мой останавливается на Сахнове. Я опять вспоминаю про буханку и в общем-то чувствую себя виноватым. Ведь я, хотел того или не хотел, пререкался с сержантом, а это само по себе есть нарушение воинской дисциплины. Сахнов принес хлеб для хозяйки, не доложившись начальству, взял самовольно из пекарни. И если это не воровство, то во всяком случае непорядок.
Но все же как бы то ни было, а Сахнова защитить следовало…
Сейчас говорит уже наш комполка. Заложив руки за спину, вышагивает вдоль строя. Все молчат. Слышна только его речь — чеканная, грозная.
Но вот он кончил и подошел ко мне. Остановился, сумрачно глянул и сказал:
— Снимите ремень!..
Меня как подкосили. Все, конец! Снять ремень — значит, я арестован?..
Комполка взял ремень со звездой на пряжке.
— Комиссар наш с брезентовым ходит. А вы себе попросите другой, пусть старшина выдаст, скажите, я приказал… Идите.
Я вернулся в строй, как вновь родился. Мои друзья, видно, тоже изрядно поволновались.
Сахнов почему-то спросил:
— Голова не кружится?..
Все в порядке. Помкомвзвода нас не выдал.
Сегодня тридцатое марта. Уже три месяца и два дня, как мне восемнадцать. Записи мои путанны.
А ФРОНТ УЖЕ РЯДОМ
Семь дней, как мы в пути.
Вот и Малая Вишера. Небольшой этот городок разрушен до основания. Два месяца назад наши войска выдворили отсюда противника. На железнодорожной станции грудятся разбитые паровозы. Всюду рвы, воронки от снарядов. Снег еще не везде растаял, но он уже черный, осевший. Кое-где попадаются незахороненные трупы — наших и немцев. Один вон торчком дыбится на обочине дороги, наполовину под снегом. Сахнов подтолкнул меня:
— Гляди-ка!..
Череп у мертвеца белый — это снег. На него падают лучи солнца, и снег тает, медленно стекает желтыми каплями. На это невозможно смотреть без содрогания. Я отвернулся. Только куда тут деваться взгляду — всюду трупы. Идущий следом за мной Серож шумно вздохнул. Коля спрашивает:
— Это наши или фрицы?
Никто не отвечает. Мы и сами не знаем.
* * *
Ночь. Остановились передохнуть на лесной опушке. Приказано костров не разводить и курить только в рукав. О горячей пище и мечтать не приходится. Погрызли сухарей и заели снегом. Вспомнился Шурин наказ: «Пей только кипяченую воду…»
А где ее взять, кипяченую?
Днем вдруг подморозило. И теперь мы словно на льдине. Спать хочется донельзя. Но как тут уснешь, на ледяном ложе? Ноги уже не держат. Делать нечего, повалили все рядком прямо на лед — один к одному, дыша друг другу в затылки. Вот теперь примерзну ко льду и больше не встану…