В небе вдруг показался самолет. Его красные огни и зловещий рев вселяли ужас. Того и гляди, сбросит свой груз прямо нам на головы… Максимов зашептал:
— Ты боишься?
— Да… А ты?
— Я мертвецов боюсь…
Я тоже. Трупы издают зловоние, скалятся, словно клянут нас, живых.
Чудо-небо обрушилось на меня.
Во всем том, что зовется фронтом, передовой, есть, наверно, какой-то свой смысл. И тебя как бы затягивают в капкан эти незахороненные трупы, ледяные ложа и оголтело снующие над головой бомбардировщики.
Мы вслушиваемся в тяжелый гул близкого фронта. Похоже, будто земля и небо схватились не на жизнь, а на смерть.
Сахнов не дает мне уснуть. Говорит, замерзну.
Я ничего не чувствую. Стал заледеневшей глыбой. И Серож вроде концы отдал… Нет! Теплый еще. Держится… Моей минувшей короткой жизни словно вовсе и не было. И весны не было. И Маро не было. Шуры тоже не было. Ничего-ничего не было… Были и есть только эта оледенелая земля, этот голый череп. Не было меня и нет… Где я, если я есть?..
* * *
Выглянуло солнце, и идти лесом стало невозможно: грязь, вода по колено, рыхлый снег.
Мы прошагали еще два дня. Война уже бьет в лицо запахом крови и дымом побоищ. Через каждые полчаса только и слышим предостережение: «Во-о-здух!» Как вспуганные овцы, кидаемся в рвы, прячемся в кустах, жмемся к земле. Я зарываюсь лицом в землю, и мне кажется, что я истекаю кровью, что вот-вот, еще миг, и уйду в небытие. Сколько раз я умирал?..
К нам подошел комиссар.
— Ну как вы тут, орлы?
От него пахнет одеколоном. Подпоясан моим ремнем со звездой на пряжке. Но это не вызывает во мне зависти. Да я уж и завидовать разучился.
Мы снова идем…
* * *
Остановились на правом берегу реки Волхова, неподалеку от Новгорода. Нам приказали рыть землянки. Всем расчетом мы сладили себе одну общую землянку. Но, на беду, из-под земли, не переставая, сочится вода. Она уже до самых наших нар поднялась. Оставляем на ночь одного дежурного, чтоб вычерпывал воду ведром. Сахнов смастерил нечто вроде печки. По ночам в землянке, как в предбаннике, тепло и влажно.
Днем роем рвы, сооружаем укрепления. Немцы периодически «угощают» нас огнем дальнобойных орудий. Нашего помкомвзвода ранило прямо рядышком со мной. Осколок угодил ему выше колена. Только этим бедолага не отделался: заодно в пах угодило. Я перевязал его. Он дико орал:
— На что я теперь годен?..
Руки у меня дрожат. Впервые они коснулись чужой крови и развороченного человеческого тела.
Я взвалил сержанта на спину и потащил в медпункт. Он пробурчал:
— Никогда не забуду твоей доброты.
— А я вашей, — сказал я в ответ. — Помните про хлеб?