Ломагин Н. А. В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД. СПб., 2000. С. 116–117.
Из воспоминаний медсестер эвакогоспиталя 1448 Л. С. Разумовской и Л. С. Левитан
Медленно, но верно, с железной неумолимостью сдвигались тучи над нашим городом и, вместе с тем, над нашим госпиталем. Наступил жестокий голод. В городе население получало 200–125 гр. хлеба. Все труднее становилось с питанием и у нас. Невозможно было понять, из какой крупы сварена та всегда одинаковая, мутноватая жижица, которую называли супом. И липкие черные кусочки хлеба, разваливавшиеся в руках, которые мы разносили больным, с каждой неделей становились все меньше и меньше.
Постепенно перестала идти вода сначала в верхних этажах, а потом и в нижних. Погас свет. Ледяными стали еще недавно горячие батареи. Сначала не верилось, казалось, что этого не может быть, что это какая-то авария на станции, ее исправят, и снова будет всюду тепло, светло и уютно. Но исправить было нельзя, и скоро мы все это поняли. Госпиталь погрузился в холод и мрак. Мы сами не заметили, как быстро красивые, светлые палаты приобрели нежилой, страшный вид. Стекла, выбитые бомбежками и обстрелами, заменены фанерой или картоном, – их разукрашивал толстый
слой инея. Ледяная корка покрывала пол, иней сверкал на стенах, сверху донизу. Тепло бывало только днем около печки-времянки.
Нельзя не рассказать об этих очагах, представляющих собою магнит палаты, жизненный центр отделений… Ярко пылает огонь в печке, только что раскололи несколько табуреток и откуда-то добытые доски. На печке стоят котелки и железные банки, в них греется «тюря»: смесь всего того, что было выдано на обед, с накрошенным сюда хлебом. Кто-то помешивает «варево», остальные сидят на полу вокруг печурки, играют в карты и вспоминают о том, что они ели в мирное время. Почти все разговоры сводятся к еде. Кое-кто снял рубашку, занимается уничтожением насекомых и ругается вполголоса: «Эхма, доживу ли я до бани!».
Команда на ужин – и вниз в столовую движется процессия из худых фигур – кто в шинелях, кто в накинутом причудливыми складками одеяле; они бредут гуськом, освещают себе путь лучинками, спотыкаются на скользких лестницах, падают, и если при этом роняют хлеб или проливают компот, взрослые мужчины плачут иногда как дети.
В помещениях сумрачно даже днем. С наступлением же вечера воцаряется полный мрак, и один фонарь на все отделение – он, обычно, в перевязочной или в буфетной, где раздают пищу. Остальные помещения – палаты, коридоры – только кое-где освещены коптилками.