Противоборство Жизни и Смерти в блокированном Ленинграде, достигшее в январе 1942 г. своего апогея, вступило в феврале 1942 г. в свою новую фазу, когда чаша весов стала медленно склоняться в пользу Жизни. Конечно, заметно это станет не всем и не сразу, а в первую очередь тем ленинградцам, которые, несмотря на все ужасы блокадной зимы, не утратили веру в Жизнь. О. Ф. Берггольц, проделавшая в начале февраля 1942 г. изнурительный путь пешком за Невскую заставу, чтобы навестить работавшего там врачом фабричной амбулатории отца, была потрясена сделанным им в ту ночь признанием. Этот скромный человек, который «выдержал 5 месяцев дикой блокады, лечил людей и пекся о них неустанно – организовал лазарет для дистрофиков», неожиданно тогда сказал: «А у меня, понимаешь ли, какая-то такая жажда жизни появилась, – сам удивляюсь. Вот я уже думаю, как мой садик распланировать – весной. Деревянный-то забор мы уже сожгли, но я тут моток колючей проволоки присмотрел – обнесу колючей проволокой… Понимаешь ли, мне семена охота покупать, – цветы сажать, розы. Покупать вообще хочется. Я вот пуговиц накупил зачем-то, пряжек, обои хочу купить, комнату оклеить. Страшная какая-то жажда жизни появилась, черт ее возьми…»[707].
На возрождение жизни в полуживом городе были направлены предпринятые ленинградским руководством в феврале 1942 г. важные меры. Символично, что одним из первых февральских постановлений Военного Совета Ленинградского фронта стало его постановление «О нормах продовольственного снабжения на февраль для детских учреждений» от 7 февраля 1942 г.