Тем временем положение в блокированном Ленинграде продолжало ухудшаться. Хотя с 24 января 1942 г. были во второй раз повышены нормы выдачи населению хлеба, эта мера не могла остановить алиментарную дистрофию. Как сообщало «наверх» УНКВД по Ленинграду и области, осуществленное увеличение хлебной нормы, «при ограниченной норме выдачи других нормированных продуктов, не улучшило положение населения». В январе 1942 г. смертность в Ленинграде нарастала катастрофическими темпами и почти в 2 раза превысила смертность в декабре 1941 г. Многие ослабленные голодом люди были не в силах самостоятельно похоронить своих родных и близких и далеко не всегда и не сразу регистрировали их смерть. Захоронение умерших в больницах и госпиталях временно разрешалось по спискам с последующим оформлением в районных загсах. По этой причине точной регистрации смертности ленинградцев зимой 1941–1942 г. не было и быть не могло. Первоначально определенная смертность для января 1942 г. в 96751 человек была в результате поступления дополнительных актов скорректирована до 127 тыс. человек.
В январе 1942 г. противоборство жизни и смерти в осажденном Ленинграде достигло своего апогея. Неся огромные жертвы, ленинградцы до последнего дыхания боролись за свои жизни, своих родных и близких и потому выживали даже тогда, когда, казалось, шансов на спасение уже не было. Большинство населения стойко и, как правило, безропотно сносило ужасы блокадной зимы, и только наиболее отчаявшаяся часть горожан пыталась самостоятельно найти выход из смертельной ситуации, побудить власти к более активным действиям. «Антисоветские настроения», рост которых отмечен военной цензурой в январе 1942 г. (до 20 %), можно назвать таковыми лишь условно. Современные исследователи, основываясь на анализе не доступных ранее источников, приходят к выводу, что призывы побудить власти к активным действиям или самостоятельно предпринять какие-либо шаги для улучшения своего положения не доминировали в блокированном городе даже в это страшное время. Большинство населения оставалось законопослушным и не помышляло о борьбе с властью. Даже немецкая разведка признавала тогда, что, «несмотря на отдельные факты сопротивления, нельзя рассчитывать на организованное восстание, которое только и может привести к изменению ситуации. Город прочно находится в руках Советов».
В свете опубликованных сегодня документов вряд ли можно утверждать, что все ленинградцы были готовы защищать свой город до конца. Мы знаем теперь, что были среди них и такие, кто, поддавшись на немецкую агитацию, искренне считал, что в случае сдачи города закончатся их голодные страдания. Мы также знаем, что опубликованные немецкие документы не дают ни малейших оснований полагать, что немецко-фашистское командование было озабочено гуманными соображениями относительно судьбы населения осажденного Ленинграда. Показательно, что и спустя почти 50 лет со времени блокадной эпопеи выжившие ленинградцы в своем подавляющем большинстве были по-прежнему против сдачи города немецко-фашистским захватчикам. Среди тех немногих, кто считал, что сдача Ленинграда «была бы актом гуманности и человечности», был известный писатель В. П. Астафьев. В интервью корреспонденту «Правды» он, в частности, заявил: «Миллион жизней за город, за коробки? Восстановить можно все, вплоть до гвоздя, но жизни не вернешь. А под Ленинградом? Люди предпочитали за камень погубить других людей. И какой мучительной смертью! Детей, стариков…»