Он схватил пиджак и направился к двери.
— Пошевеливайся, сказочница! Я не привык задерживаться у баб так надолго, — сказал и обернулся уже у двери. — Аля, пожалуйста. Я с работы ради тебя ушел.
— Ради пуговицы.
— Ради кнопки, которая у тебя вместо носа. Тапочки сменить не забудь на уличную обувь. И второй ключ взять.
Я вытащила его из кухонного шкафчика, а Валера тем временем беспомощно озирался в поисках лопатки для обуви. Пришлось подойти и подать, но лопатка осталась у меня в руках, а я оказалась — в его и прижатой к входной двери, на мое счастье, обитой дерматином.
— Я тебе совсем не нравлюсь, да?
Его губы были совсем рядом, но не касались моих, хотя я и чувствовала исходящий от них пар. Точно на морозе. Да, меня затрясло, как при минус пятнадцати. О, да, минус пятнадцать лет. Когда он подхватил меня на руки на больничном крыльце, у меня тоже сердце остановилось.
— Никакого шанса?
— На что? На субботний вечер, плавно перетекающий в воскресную ночь?
Он молчал.
— Тебе нужно закрыть со мной гештальт?
Он молчал.
— Валера, я не могу так… На одну ночь. Я не практикую такое.
— Почему только на одну? Почему не на две?
Я бы хотела рассмеяться, но не могла. Лицо окаменело.
— Потому что с тобой у меня не может быть отношений.
— Почему?
— Потому что я чайлдфри, а ты — нет. И я не буду красть тебя у Никиты. Это жестоко.
— Ты никого ни у кого не будешь красть.
Он сильнее сжимал руки у меня под грудью, но не поднимался выше, не пробовал соски на твердость. Их и так было видно невооруженным взглядом. Он проверял твердость моего решения. Нет, нет и ещё раз нет.
— Буду, и ты это прекрасно знаешь. Поэтому нет.
— Только поэтому? Из-за Никиты?
— Нет! — почти выкрикнула я, испугавшись, что он может отыграться на ребёнке за попранное мужское достоинство. — Я тебя не знаю, как мужчину. Как человека… Поэтому и отказываться мне толком не от чего. Но я не дам нам шанса узнать друг друга, потому что это против моих правил: я не краду мужчин из семьи.
— У меня нет семьи, — выдохнул Валера уже мне в шею, но так и не поцеловал.
К счастью! В крохотной прихожей мы были, точно в космической капсуле, без лишнего воздуха… И мне реально могло потребоваться искусственное дыхание.
— У тебя нет жены, но у тебя есть семья, — говорила я тихо, пытаясь удержаться на ногах, которые сделались ватными, и единственной опорой для меня остались вот эти мужские руки.
Как тогда давно, когда он отобрал у меня костыли и предложил взамен себя. Нет, не предложил, просто дал — себя.
— На жену мне было б плевать, дети — табу. Особенно твои. У этих детей, кроме тебя, больше никого нет. Особенно у младшего. Ему даже сбежать не к кому.