— Я буду вести машину предельно осторожно, так что если обольешься, сама виновата…
Я улыбнулась и переставила чай в автомобильные подстаканники, а бумажный держатель швырнула назад.
— Я разве только что не говорил про мусор в машине?!
Валера повысил голос для пущей важности своей улыбки. Мне тоже передалось его игривое настроение.
— Со мной про мусор говорить нельзя. Я из тех женщин, которые действительно из всякой фигни шляпку сделают. Да, — и я т довольно демонстративно подняла указательный палец. — Если скальпелем осторожно вырезать эти кружочки, из них выйдут неплохие пятачки для тростевых поросят…
— Пятачок, как с тобой тяжело… Для меня горшок — это отсутствие в нем меда и больше ничего. И ты меня не переделаешь.
Он пристегнулся, а я и не отстегивалась, и пересекающий грудь ремень перечеркивал все дурные мысли жирной чертой маркера-хайлайтера: жирной, но прозрачной, да еще и привлекающей внимание… Нет, нужно сосредоточиться на пицце и если и разливать тепло по телу, то только чайным способом. Алька, ну ты же баба Яга, умудренная опытом колдунья, неужели тебя так легко накормить мухоморами? Вот зачем он про переделку добавил? Мне он даром никакой не нужен! Мне бы ночь пережить и день продержаться, пока мама с работы не придет и не промоет мне мозги с таким энтузиазмом, что я приму окончательное решение уйти из родного дома — и плевать на необходимость заботы взрослых детей о родителях. Пущу эти деньги на съем собственной конуры.
Остренького не будет. Колечки халапеньо — единственное остренькое на этот вечер, уже плавно перетекший в темную белую ночку.
Я плотно закрыла коробку, в которую сунула любопытный нос, и потянулась за курткой. Приехали. Терехин схватил пиджак и стаканы с чаем. Он нам пригодится — жутко ветрено, проснемся завтра с соплями, если перчик пойдет не в то горло… Зато, Алька, все влюбленные парочки как ветром сдуло. Или волной смыло, точно французские следы на песке… Нет только мертвых листьев — они в душе, листы любовных романов, законченных и сожженных. А кто сгорел, того не подожжешь. А как понять, горел ты или тлел, иль тлел тот уголек, да так и не зажегся…
Море в ожидании нашего прихода успело одеться в стальную броню, но золотое солнце запуталось в тучах на самых подступах к ледяной воде, будто дарила нам, уже успевшим малость продрогнуть, остатки майского тепла. Мы уселись на холодную скамейку. Я поджала ногу, чтобы было не так противно сидеть, а Терёхин вычерчивал ботинком круги на песке.
— Странно… — проговорил он, глядя вперед. — Все ж так по-детски: пляж, пицца, красивая девушка… А я, как старый дурак, думаю о работе…