– Когда уезжаешь? – насупился Вовка, его детское лицо сразу повзрослело.
– Уже.
– Что?
– Уже уезжаю, сынок, так получается, что враг у наших границ. Проучить его надо, чтоб не баловал.
– Тогда иди. Дядя Толя, тоже ворога воевать ушел.
– Все, сыночка, ты уж прости своего батяню, пора, – Сашка поцеловал Вовку в оба глаза, крепко прижал к груди.
Сердце забилось. Тревожно. Муторно на душе. Так не хотелось уходить из дому, но от Сашки уже ничего не зависело, необходимо было вести колонну, пусть даже и бился под ребрами его «вещун».
Отбросив суеверия, Горбыль поставил на пол своего парня, потрепал по волосам, сорвал с груди цепь с крестиком, сунул в маленькую ладошку.
– Тебе, Вовка, всяко память об отце будет. Иди, нам обоим пора.
– Пока, папа. Я буду ждать твоего возвращения.
– До свидания, сын.
Сашка, не оглядываясь, спустился по лестнице, зашел в оружейку, напялил на себя подклад, кольчугу, поверх которой надел разгрузку местного производства. Пораспихивал в карманы все свои «приблуды». Опоясался саблей, с полки прихватил арбалет и сумку с болтами.
«Пора!»
Перед самой дверью на выходе из терема столкнулся с ожидавшей его Галкой.
– Чего ты, Галочка?
– До свиданья сказать вышла. Береги себя, Горбыль. Не вздумай там подставиться, лысая голова. Ты нам здесь нужен.
– Все будет тип-топ, первый раз, что ли? Бывай здорова, боярыня.
Колонна двинулась по дороге вдоль реки, солнце перевалило далеко за полдень. Впереди катились телеги, за телегами шли вои. В передовой дозор Сашка определил и отправил всего троих наворопников, не хотел, в случае чего, вспугнуть половцев. Чуть склонив голову, одними губами прошептал: «Господи, спаси и сохрани меня грешного», незаметно правой рукой, щепотью, положил крест на живот.
– Шире шаг! Подгоняй лошадей, плетутся как беременные тараканы. Впереди еще путь не близкий.
Длинный летний день, день первого месяца лета истекал, растворяясь в окрашенном в бледно-красный цвет небе. Река по правую сторону от дороги нет-нет да и показывалась за кустами и деревьями, на частенько поросших крутых склонах, обрывающихся к воде. Тогда с высокого берега можно было рассмотреть и неширокую, медленно двигающуюся ленту воды, и пологий, песчаный противоположный берег, поросший камышом, аиром, низким и высоким кустарником, а за ним лес, редкий, прозрачный.
Исси-аба знал, что сразу за полоской леса была степь, ласковая мать-кормилица, дающая степному воину жизнь, блаженство бытия и, когда приходило время, место упокоения. Как далека для них она была сейчас. Узкую, извилистую реку нельзя было переплыть, не бросив на этой стороне лошадь, а до воды с таких круч невероятно опасно спускаться. Куренной, направив степную кобылицу, невысокую, с длинной гривой, поближе к просвету между придорожными ветвями зелени, прямо из седла, слегка приподнявшись в стременах и наклонившись, глянул вниз. Ого! Очень крутой склон. До воды, если упадешь с этой кручи, долетишь не сразу, точно больше сотни локтей получится, хватит времени подумать о смерти.