– Le fantôme.
– А как насчет «грустный»?
Я уже заучивала это слово какое-то время назад, но теперь оно снова мне понадобилось.
– Triste. – Одиль обняла меня. – Завтра начинаются занятия в школе?
– Да. Мы с Мэри Луизой записались на одни и те же занятия.
– Это счастье – проводить время с лучшей подругой. Я даже выразить не могу, как скучаю по своей.
Она положила выкопанный из земли лук-порей в корзинку. И выражение ее лица было triste.
– Есть время для урока французского? – произнесли мы одновременно.
Аэропорт, un aéroport. Самолет, un avion. Иллюминатор, un hublot. Стюардесса, une hôtesse de l’air. Воздушная хозяйка. Сидя бок о бок за нашим «письменным столом», то есть за кухонным столом Одиль, я слушала и записывала слова. Обычно мы учили повседневные слова, вроде «тротуара», «здания», «стула»…
– Почему вы учите меня словарю путешествий?
– Потому что, ma grande, я хочу, чтобы ты летала.
Во время обеда, когда Элеонор ставила на стол мясной рулет, бабушка Перл не отставала от нее, продолжая клевать ее, как курица зерно:
– Мир не прекратит существование, если ты отдохнешь. У тебя что, всего одна блузка? Когда ты в последний раз мыла голову? Где твоя гордость?
Элеонор хлопнула на стол супницу:
– Ма-а-ма!
В такие моменты я вспоминала, что Элеонор всего на десять лет старше меня.
– И где все твои подруги? – продолжала бабушка Перл. – Почему они не помогают?
– Лили говорит, что Бренда со всем справлялась сама.
– Да как она может помнить?
Элеонор повернулась к матери:
– Лили не станет врать!
– Вообще-то… – Я почувствовала, что краснею.
– Я этого и не говорила, – быстро возразила бабушка Перл. – Но заявляю тебе, что женщина с тремя детьми нуждается в помощи.
– Я могу и сама справиться.
Элеонор надулась, как сестра Мэри Луизы, Энджел.
Папа, как обычно, вернулся с работы за две минуты до обеда. Мы ели в молчании, если не считать плача Бенджи. Элеонор даже молитву не прочитала.
Когда они с бабушкой Перл купали мальчиков, я помыла посуду, собрала игрушки и стала считать часы до начала школьных занятий.
В течение недели бабушка Перл готовила еду и объясняла Элеонор, что покупная еда для младенцев никого пока не убила. И прежде, чем сесть в «бьюик», она сказала Элеонор:
– Ты слишком многое взваливаешь на Лили. Разве никто больше не может помочь? Как насчет той милой Одиль?
Элеонор скрестила руки на груди:
– Я могу все делать сама. А кроме того, Лили – моя семья.
Она считала меня своей семьей? Помощь по дому вдруг перестала казаться чем-то вроде самопожертвования. Но все равно я буквально слышала голос Мэри Луизы, словно она стояла рядом со мной: «Элеонор превращает тебя в рабыню! Разве так обращаются с настоящей дочерью?»