Выходные я проводила на пуфах в доме Мэри Луизы. Как обычно, мы говорили только о том, что знали: о школе и родных.
– Папа даже банку супа «Кэмпбелл» открыть не может, – округляя глаза, сказала я.
– А ты можешь, глупая? – бросила Энджел, надевая атласный жакет.
– Если ты такая гениальная, почему ты провалилась на математике? – спросила Мэри Луиза.
– У меня хотя бы есть личная жизнь, в отличие от вас! – И Энджел умчалась куда-то.
Но их перебранки были лучше, чем тишина у меня дома. И только мама Мэри Луизы обращалась со мной так же, как всегда. И это странным образом успокаивало.
– Не будь ты такой чертовски грустной! – говорила она.
Весь город стремился накормить папу и меня. Папа купил большой холодильник, чтобы хранить в нем кастрюльки. За обедом мы почти не разговаривали – только о новостях. Да и то с перерывами, и паузы тянулись так же долго, как рекламные.
Когда в школе начались летние каникулы, Энджел познакомила Мэри Луизу и меня с Бо и Хоуп из «Дней нашей жизни». Эта мыльная опера, ее любовный сюжет позволял мне на часок забыть о моей потере, пока я впитывала их уроки: любовь желанна, любовь причиняет страдания, любовь – это секс. Я воображала Робби и меня, сплетение наших тел и душ…
Мое увлечение мыльной оперой длилось примерно месяц. Когда же термометр показал сто градусов по Фаренгейту, папа, уйдя пораньше с работы, зашел за мной к Мэри Луизе. Он мимо нас смотрел на экран телевизора, где любовники сливались в страстном поцелуе.
Брови папы сначала взлетели вверх, потом он нахмурился.
– Я хотел пригласить тебя поесть мороженого, – сказал он.
Папа должен был подразумевать, что приглашение касается и Мэри Луизы, но он слишком разозлился и проклинал ее за выбор фильма. Она это поняла и замерла на месте. Я потащилась следом за ним к фургону мороженщика и дулась всю дорогу. Молочный коктейль с клубникой не исправил моего настроения.
– Почему я не могу смотреть то, что мне нравится?
– Твоей матери это не понравилось бы, – ответил он.
Это был лучший способ заставить меня умолкнуть.
Когда мы вернулись домой, папа тут же отправился к Одиль.
Прислонившись к багажнику нашей машины, я слушала, как он жалуется на опасности дневных программ телевидения и чересчур снисходительных родителей Мэри Луизы. Возвышаясь над стоявшей перед ним Одиль, он достал бумажник и протянул ей несколько банкнот. Папа полагал, что деньги интересуют всех точно так же, как его самого. Но Одиль отвела его руку.
– Мне необходимо, чтобы за ней кто-нибудь присматривал, – пояснил он. – И чтобы никаких мыльных опер!