– Ну, ну, – прервала ее Трой, – глупости. Вы с Полом сделали то, на что имели полное право.
– Но мы были слишком жестоки. С этим вы не можете не согласиться. Мы причинили ему большое горе. Он сам это сказал.
Действительно, сэр Генри говорил это много раз, и с большим нажимом, и непонятно, что двигало им – злость или искреннее переживание. Тогда Трой решила зайти с другой стороны.
– По-моему, он смирился с этим, – сказала она.
– Да, но вчера вечером! – снова залилась слезами Фенелла. – Только подумать, что мы говорили о нем вчера вечером. В гостиной, после того как вы ушли. Все, кроме мамы и Пола. Тетя Милли сказала, что у него, возможно, приступ, а я – да пусть хоть помрет, мне, мол, все равно. Ужас! И наверное, он это почувствовал. Он вычеркнул из своего завещания тетю Полин и маму, меня с Полом из-за нашей помолвки и из-за того, как мы о ней объявили. Стало быть, сильно переживал.
«Завещание, – подумала Трой. – Боже правый, а ведь верно. Завещание!» И вслух сказала:
– Фенелла, он был стар. Я думаю, и, наверное, вы со мной согласитесь, что будущее не так уж много ему обещало. Так, может, и неплохо, что ушел он тогда, когда ему казалось, что все так превосходно устроилось. Застолье получилось замечательное.
– А как кончилось?
– О Господи, вы про это. Ну да, ну да.
– А может, оно, застолье это самое, его и убило. Эти жареные лангусты. Все так думают. А ведь доктор Уизерс предупреждал его. И никого с ним рядом не было. Он просто пошел к себе и умер.
– А доктор Уизерс?..
– Да. Он осмотрел его. Баркер сказал тете Милли, и она позвонила ему. Он говорит, это был жестокий приступ гастроэнтерита. Он говорит, приступ случился – скорее всего – вскоре после того, как дед лег. А как подумаешь, что в это самое время мы такие ужасные вещи говорили про него в гостиной, то просто в дрожь бросает. Все, кроме Седрика, а он про себя злорадствовал. Негодяй эдакий, он и сейчас злорадствует, если уж на то пошло.
Вдали глухо прозвучал гонг.
– Идите завтракать, – сказала Фенелла. – Я не могу.
– Нет, так не пойдет. Глотните хоть кофе немного.
Фенелла нервно стиснула руку Трой.
– Знаете, вы мне так нравитесь, – заговорила она. – Потому что вы другая, ни на кого из нас не похожи. Ладно, пошли.
Анкреды в трауре – зрелище сильное. Полин, Дездемона и Миллимент, уже сидевшие в столовой, все были в черных платьях. Взглянув на них, Трой вдруг сообразила, что сама-то, не подумав, надела красный свитер. Она произнесла слова соболезнования, прозвучавшие фальшиво. Дездемона молча сжала ей руку и отвернулась. Полин ошарашила, залившись слезами и порывисто поцеловав Трой. И уж совсем странно было видеть неулыбчивую и мертвенно-бледную Миллимент. Вошел Томас. Вид у него был растерянный.