– Дядя, а фрау Магда назвала твою машину катафалк. Это значит карета?
– Это значит гробовозка, солнце моё. Фрау Магда – твоя новая гувернантка?
– Да. И она уже собирается увольняться.
– Ну и правильно. Потому что я ей язычок к зубам приморожу, пускай она мне только попадётся.
– А помнишь герра Шальбурга? Которого ты называл клетчатым удавом? Так вот, он поругался с мамой, и я налила ему в шляпу компота, и меня заперли в чулане, а он больше к нам не ходит.
– Невелика беда. Только в следующий раз, прежде чем налить кому-нибудь в шляпу компот, подумай, что бы ты делала, если б кто-нибудь положил овсяной каши в твои новенькие туфельки.
Через окно на лестничной площадке было видно, как сиделка выкатила в сад инвалидное кресло с сидящим в нём пожилым мужчиной. Штернберг поспешно отвёл взгляд.
Эммочка шумно распотрошила коробки с подарками и долго крутилась перед ним в новых платьях. Она была хрупкой на вид и высокой девочкой, пожалуй, чересчур высокой для своих восьми лет, и Штернберг с удовлетворением отмечал, что нет в ней ничего от того мерзавца, что обманул и бросил его сестру, ожидавшую ребёнка – и спустил с лестницы очкарика-школяра, вздумавшего вызвать его на дуэль. Никакая неугодная примесь не испортила древней породы, сухой, длиннокостной, светловолосой – штернберговской.
Эммочка была дитя не только незаконнорождённое, но и нежеланное. Эвелин считала, что этот ребёнок поломал ей жизнь. Один только Штернберг, в ту пору гимназист, был по-настоящему рад появлению девочки на свет: мелодия бессловесных мыслей и незатейливых чувств младенца, чистая, как родник, ласкала его слух, открытый Тонкому миру, а аура вокруг крохотного существа была яркой и необыкновенно красивой. Он очень гордился тем, что всегда знал обо всех потребностях младенца, – тогда как другие демонстрировали в этом отношении невероятную тупость. Вечерами он расхаживал по своей комнате, держа перед собой белый свёрток и учебник, и нараспев зубрил очередной урок. Таким образом, во времена младенчества Эммочку убаюкивали не колыбельные няни, которую семья тогда не могла себе позволить, а Плутарх, Тацит, Гораций, алгебра, геометрия и история Французской революции. Позже, когда он получил членский билет СС и потому его стало можно хулить как угодно, Эвелин не переставала язвить, и мать никогда её не одёргивала: надо же, до чего докатилось благородное семейство барона фон Штернберга – выродок нянчит бастарда.
За обедом Эммочка вела себя, как всегда, буйно – смеялась, гремела посудой и стучала стулом, но, если б не она, в столовой царило бы ледяное молчание.