Они уставились друг на друга. Из полуоткрытых губ Сейнта вырвался хилый сигарный дымок. Потом он заговорил с источающей яд сдержанностью:
— Значит, мы решились на шантаж? — Его голос стал угрожающим: — Ты что задумал, ты?..
— Вы, часом, не хватились письма, полученного от него в феврале, когда я… когда я…
— Когда ты у меня гостил? Боже, а я еще тратил на тебя деньги, Артур!
— У меня есть его копия. — Сюрбонадье полез трясущейся рукой в карман. При этом он не мог отвести взгляда от дядиного лица. Можно было подумать, что он не владеет собой, действует автоматически. Сейнт, глянув на бумагу, отшвырнул ее.
— Если ты еще раз позволишь себе что-нибудь в этом роде, — он перешел на сиплый вой, пробирающий до костей, — и я подам на тебя в суд за шантаж. Я тебя уничтожу! Тебя нигде во всем Лондоне не пустят на порог, слышишь?
— Это мы еще посмотрим. — Сюрбонадье попятился назад, словно опасаясь удара. — Посмотрим! — Он схватился за дверную ручку.
Джейкоб Сейнт встал. Он имел шесть футов росту и был огромен. Комната была для него мала, из них двоих доминирующей особью должен был быть, без всякого сомнения, он. Тем не менее Сюрбонадье — болезненный, рыхлый, заметно дрожащий — сейчас имел над ним пусть нетвердое, но все же превосходство.
— Я пошел, — сказал он.
— Нет, — сказал Сейнт. — Садись и слушай. Сюрбонадье повиновался.
Поздним вечером 7 июня, после премьеры «Крысы и Бородача», Феликс Гарденер устроил прием в своей квартире на Слоун-стрит. Он пригласил всех участников постановки, даже старенькую Сьюзен Макс, которая, злоупотребив шампанским, стала вспоминать, как играла в Австралии с Джулиусом Найтом. Джанет Эмерелд, по пьесе злоумышленница, внимала ей с видом мрачной сосредоточенности. Стефани Вон, идеальное воплощение ведущей актрисы, была спокойна, изящна, до беспечности добра с каждым и явно податлива с Феликсом Гарденером. Найджел Батгейт, единственный журналист на вечеринке и друг Феликса по Кембриджу, предполагал, что Феликс и мисс Вон вот-вот объявят о своей помолвке. Их внимание друг к другу определенно превосходило даже театральную избыточность. Тут же находился Артур Сюрбонадье, проявлявший ко всем, по мнению недолюбливавшего его Найджела, излишнее дружелюбие. Дж. Беркли Крамер, недолюбливавший Сюрбонадье еще сильнее, сверкал на него глазами через стол. Дуль — си Димер, инженю спектакля, на вечеринке тоже выступала в роли инженю. Говард Мелвилл отдавал должное ее юной прелести, юной робости и кое-чему еще, тоже юному и столь же приятному. Был там и Джейкоб Сейнт, громогласно-общительный и общительно-громогласный. «Моя труппа, мои актеры, мой спектакль!» — казалось, кричал он без умолку, что он, собственно, и делал. К смиренному драматургу, автору пьесы, Сейнт так и обращался: «Мой автор». Драматург при этом сохранял смирение. Присутствовал и Д жордж Симпсон, режиссер спектакля, — это он начал тот разговор, который вспоминал спустя неделю-другую Найджел и о котором рассказывал своему другу, главному инспектору уголовной полиции Аллейну.