NB. Тем самым христианство знаменует прогресс в психологическом заострении взгляда: Ларошфуко и Паскаль. Оно постигло сущностную однородность человеческих действий и их оценочное сходство в главном: (все аморальны).
* * *
И тогда всерьез взялись за то, чтобы пестовать людей, в которых себялюбие убито: священников, святых. При этом, даже усомнившись в возможности достижения «совершенства», в своем знании того, что есть совершенство, не сомневались ничуть.
При этом психология святого, священника, «доброго человека», конечно же, с неизбежностью оказывалась штукой чисто фантасмагорической. Действительные мотивы поступков объявлялись «дурными»: значит, чтобы вообще мочь действовать и действия предписывать, нужно было действия, в принципе невозможные, описывать как возможные и тут же возводить их в ранг праведности. С тем же лицемерием, с каким прежде охаивали, теперь начали почитать и идеализировать.
Лютование против жизненных инстинктов – «святость», достойная поклонения. Абсолютное целомудрие, абсолютное послушание, абсолютная бедность: священнический идеал. Подаяние, сострадание, пожертвования, отрицание прекрасного, разумного, чувственного, неприязненный взгляд на все сильные качества, которые в тебе есть: мирской идеал.
* * *
Жизнь идет вперед: опороченные инстинкты тоже пытаются обрести права гражданства (например, Лютерова Реформация: грубейшая форма морального лицемерия под видом «свободы Евангелия») – их перекрещивают, давая им праведные имена;
опороченные инстинкты силятся выказать себя необходимыми, дабы вообще сделались возможными инстинкты добродетельные; надо vivre, pour vivre pour autrui[197]: эгоизм как средство к цели;
человечество идет дальше, теперь уже пытаясь дать права существования как эгоистическим, так и альтруистическим побуждениям: равенство прав как тем, так и другим (с точки зрения пользы);
род людской идет еще дальше, отыскивая высшую полезность в предпочтении эгоистической точки зрения перед альтруистической: полезнее в смысле счастья или развития человечества и т. д. Итак: возобладание прав эгоизма, но в сугубо альтруистической перспективе («общее благо человечества»);
далее пытаются примирить альтруистический образ действий с естественностью, ищут альтруистическое в основах самой жизни; ищут эгоистическое и альтруистическое как равно обоснованное в сущности жизни и природы;
мечтают об исчезновении этого противоречия когда-нибудь в будущем, где, путем неустанного приспособления, эгоистическое одновременно станет и альтруистическим;
наконец, постигают, что альтруистические действия суть проявления эгоистических, – и что степень, в которой человек любит, расточает себя, есть доказательство для обоснования его индивидуального могущества и его личностности. Короче, что делая человека злее, его делают лучше, – и что одно не может существовать без другого…