958. Я пишу для человеческого рода, какого еще нет на свете: для «хозяев Земли».
Религии как утешения, как отвлечение – опасны: человек полагает, что теперь ему дозволено отдохнуть.
В «Феаге» Платона написано: «Каждый из нас хочет по возможности стать господином над всеми людьми, а еще лучше над богом». Надо, чтобы это воззрение вернулось.
Англичане, американцы и русские.
959. Чащобная порода из семейства «человек» неизменно появляется там, где дольше всего идет борьба за власть. Великие люди.
Чащобные звери – римляне.
960. Отныне повсюду станут возникать благоприятные условия для все более поместительных властных образований, зон господства, подобных которым еще не было на свете. И это еще не самое главное; теперь стало возможным возникновение международных племенных союзов, которые поставили бы себе задачу по выведению господствующей расы, будущих «хозяев Земли»; – это новая, неимоверная, построенная на жесточайшем само-законодательстве аристократия, в которой воле философов насилия и тиранов-художников будет дана закалка на тысячелетия: высший вид человеческого рода, который, благодаря своему превосходству в воле и знании, богатстве и влиятельности, воспользуется демократической Европой как своим послушным и динамичным инструментом, чтобы взять судьбы Земли в свои руки, чтобы над самим созданием «человек» поработать, как художник над произведением искусства. Довольно, наступает время, когда придется заново учиться политике.
961. Мой прицел ищет те точки истории, в которых возникают великие люди. Значение долговременных деспотических моралей: они натягивают тетиву – если не ломают лук.
962. Великий человек, человек, которого природа изобрела и воплотила с размахом, – что это такое? Первое: во всем своем действовании он руководствуется долговременной логикой, которая – именно ввиду ее протяженности – трудно обозрима и следовательно может вводить в заблуждение; это способность простирать свою волю над большими пространствами собственной жизни, дабы всякими мелочами пренебрегать, отбрасывать их, даже если есть среди них самые прекрасные, самые «божественные» вещи на свете. Второе: великий человек холоднее, жестче, безоглядней и не боится «мнений»; он лишен добродетелей, связанных с «уважением», и безразличен к уважению других, он вообще лишен всего, что относится к «добродетелям стада». Если он не может «вести», значит, идет в одиночку; и при этом, случается, кое-что из того, что попадается ему на пути, одним голосом своим сметает прочь. Третье: ему не нужны «участливые» сердца, а только слуги, инструменты; в общении с людьми он всегда стремится нечто из них сделать. Он держит себя необщительно: проявления «свойскости» со своей стороны считает дурным вкусом; и обычно он совсем не тот, за кого его принимают. Когда он говорит не с самим собой, на нем всегда его маска. Он предпочитает лгать, нежели говорить правду: последнее стоит больше ума и воли. В нем есть некое одиночество – как недосягаемость для чужой хвалы и хулы, как собственная подсудность, не знающая над собой высших инстанций.