О власти (Ницше) - страница 340

Физиологическое очищение и укрепление. Новой аристократии нужна противоположность, против которой она будет бороться; ей потребна страшная настоятельность самосохранения.

Два будущих человечества: 1. следствие усреднения, превращения всех и вся в посредственность; 2. осознанный подъем, формирование себя.

Учение, создающее пропасть: оно сохраняет высший и низший род (и уничтожает средний, промежуточный).

Вся предыдущая аристократия, духовная и светская, ничем не опровергает необходимость аристократии новой.

954. Один вопрос посещает нас снова и снова, возможно, вопрос нехороший, даже искусительный, так что шепнем его на ухо тем, кто на столь сомнительные вопросы имеет право, – самым сильным душам нынешних времен, которые и собой владеют лучше всех прочих: не пришло ли время теперь, по мере того, как в Европе все более развивается тип «стадного животного», предпринять попытку осознанного и основательного взращивания противоположного типа и его добродетелей? И разве для самого демократического движения не обрелось бы нечто вроде цели, спасения и оправдания, если бы пришел кто-то, дабы воспользоваться его услугами – тем, что наконец-то подобрал бы к этой новой и утонченной разновидности рабства (ибо именно таков неизбежный конечный удел европейской демократии) тот высший род господствующих, кесарийских натур, который бы на это рабство водрузился, оперся бы на нее и, оттолкнувшись от нее, возвысился бы? До новых, доселе невиданных, до своих горизонтов? До своих задач?

955. Вид нынешнего европейца внушает мне немало надежд: перед нами явно образуется дерзкая господствующая раса на широкой основе чрезвычайно интеллигентного человеческого стада. Совершенно ясно, что порывы к обузданию последнего на заставят себя долго ждать.

956. Те же условия, которые движут вперед развитие стадного животного, движут и развитие животного-вожака.

957. Неотвратимо, неспешно, страшно как сама судьба, на нас надвигается огромный вопрос и задача: как управлять Землей как неким целым? И ради какой цели следует взращивать и выводить как целое «человека» – уже не как народ и не как расу?

Законодательные морали – вот главное средство, с помощью которого человеку можно придать все, что угодно творческой и глубокой воле, при том условии, что эта художественная воля высшего ранга располагает силой и имеет возможность претворять свои творческие замыслы на протяжении длительных промежутков времени – в форме законодательств, религий и нравов. Таких людей большой творческой складки, истинно великих людей в моем понимании, сегодня, как вероятно, и в будущем, пришлось бы очень долго искать: ибо их нет; их пришлось бы искать до тех пор, пока мы, после многих разочарований, не начали бы наконец понимать, почему их нет, и что их возникновению и развитию на сегодняшний день и еще надолго впредь ничто не препятствует столь же враждебно, как то, что сейчас в Европе попросту именуют «моралью» – как будто мораль одна и никакой другой нет и быть не может, – а именно та вышеозначенная мораль животного стада, которая всеми силами стремится установить на земле всеобщее счастье зеленого выпаса, как то покоя, безопасности, уюта и легкости жизни, а в довершение всего, если «все пойдет хорошо», уповает еще и избавиться от всяческого рода пастырей и баранов-вожаков. Два главнейших и наиболее истово проповедуемых ее учения называются «Равенство прав» и «Сочувствие всем страждущим» – причем само страдание понимается ими как нечто безусловно подлежащее искоренению. Тот факт, что подобные «идеи» могут слыть современными, не слишком лестно характеризует нашу современность. Но всякий, кто дал себе труд основательно поразмыслить над тем, где и как это растение «человек» произрастало до сих пор наилучшим образом, должен понять, что происходило это как раз при обратных условиях: что для этого опасность его положения должна усугубиться до невероятья, его сила воображения и изобретательность должны пробиваться из-под долгого ига невзгод и лишений, его воля к жизни должна перерасти в волю к власти и даже владычеству, что риск, суровость, насилие, опасность в темном переулке и в сердце, неравенство прав, скрытность, стоицизм, искусство испытателя, искусы и дьявольщина всякого толка, – короче, прямая противоположность всем вожделенным стадным благодатям только и есть необходимая предпосылка для возвышения человека как типа. Мораль таких вот обратных намерений, которая предполагает вывести человека в выси, а не в уют и заурядность, мораль с прицелом взрастить правящую касту, – будущих хозяев земли, – такая мораль, чтобы ее можно было усвоить и проповедовать, должна по первоначалу иметь соприкосновение с существующим нравственным законом и оперировать его словами и понятиями; а то, что для этого потребуется изобрести много промежуточных и обманных средств, как и то, что – поскольку протяженность одной человеческой жизни почти ничто в сравнении с задачами такого размаха и длительности – придется для начала взрастить новый человеческий вид, в котором обычной воле, обычному инстинкту будет сообщена закалка и стойкость многих и многих поколений, – новый господствующий вид, господствующую касту, – это столь же само собой понятно, как и все долгие и отнюдь не легко произносимые «и так далее» этой мысли. Подготовить обратную переоценку ценностей для грядущего сильного вида людей высшей духовности и силы воли, медленно, осторожно, исподволь высвобождая для этой цели в людях множество прежде обузданных и оболганных инстинктов, – кто размышляет над тем же, тот заодно с нами, людьми «вольной мысли» – впрочем, совсем иного свойства, нежели прежние «вольнодумцы», ибо у тех были прямо противоположные цели. Сюда относятся, как мне кажется, все пессимисты Европы, поэты и мыслители негодующего идеализма, в той мере, в какой их недовольство всем окружающим не понуждает их по меньшей мере логически так же и к недовольству современным человеком; равно как и определенные ненасытно-честолюбивые художники, которые безоглядно и безусловно выступают за особые, нежели у «стадных животных», права высших людей и наглядными средствами искусства усыпляют в более избранных душах все стадные инстинкты и стадные опасения; в-третьих, наконец, это все те критики и историки, которые мужественно продолжают столь счастливо начавшееся новооткрытие «Старого Света», Древнего мира – это грандиозное предприятия нового Колумба, немецкого духа (продолжают, потому что мы все еще стоим в самом начале этого завоевания). Ибо в Древнем мире на деле царила иная, более господская по своему характеру мораль, чем сегодня; и античный человек, находясь под воспитующим ореолом своей морали, был куда более сильным и глубоким человеком, чем сегодняшний, – до сей поры ему одному выпало быть «полноцветным человеком». Однако соблазн, источаемый древностью на все полноцветные, то есть сильные и предприимчивые души, и поныне остается самым изысканным и действенным из всех антидемократических и антихристианских влияний: каким он был еще во времена Ренессанса.