Проходя как-то по траншеям, я встретил Анатолия Горецкого, беседующего с воинами.
— Оборона — явление временное, — говорил он. — Все мы хотим быстрее закончить войну, а потому и думать должны, как приблизить этот час.
— Да разве кто против этого? — проговорил один из бойцов.
— А коли так, — продолжал Горецкий, — значит, творчески надо подходить к делу. Вот вы, — обратился он к бойцу в длинной, почти до пят, шинели, — как будете на бруствер вылезать, если последует команда «Вперед»? Из этой траншеи, брат, и хорошему спортсмену не выпрыгнуть.
— Так мы ж перед наступлением лазы сделаем. Но впервой ведь! Каждый раз так делали.
— А что из этого получалось? — горячо говорил Анатолий. — Гусиная цепочка. Передние уже у траншей врага, а задние только вылезают на бруствер. От этого мощь огня теряется, да и гитлеровцам сподручнее выбирать цели. А вот когда выскочат все, как один, да дружно ударят из винтовок и автоматов, тут иное дело. Лазы лазами, но нам надо заблаговременно подумать, как будем выбираться из траншей.
— Что тут придумаешь? — сокрушался пожилой воин. — Кабы каждому лестницу какую сделать, тогда можно было бы выскочить всем враз…
— Постой, постой, — перебил его Горецкий. — Лестницу, говоришь, каждому сделать? Так кто ж нам мешает? Сделаем, а?
— Надо — сделаем, — ответило ему несколько голосов.
Минут через пять мы были уже у комбата Каширина. Анатолий рассказал ему о своем разговоре с бойцами.
— Хорошо, хорошо придумано, — проговорил комбат. — Сейчас же распоряжусь.
Я в свою очередь информировал об этом почине командира полка. И в ту же ночь от каждого взвода были снаряжены бойцы для рубки леса и сооружения лестниц-трапов. Инженер полка вместе с командирами подразделений обходил траншеи, определял места, где целесообразно установить эти трапы.
Дело спорилось, тем более что противник в эту ночь безмолвствовал. Лишь изредка он вел артиллерийский огонь по противоположному берегу…
Так день за днем мы укрепляли плацдарм за Вислой, завоеванный в дерзком и героическом броске.