Однажды, возвратившись с очередного задания, Меньшиков обратился к командиру разведроты с просьбой зачислить его в группу захвата. «Хочу сам, собственными руками взять живым фрица», — писал он в рапорте. Прошло три месяца, и на счету Николая уже значилось восемь «языков», три рейда по ближним тылам противника[7].
Вот об этом-то и рассказал Николай собравшимся бойцам. На беседе присутствовал комсорг батальона Василий Ющенко. Выждав, когда разведчик ответит на вопросы бойцов, он сообщил:
— Сегодня я получил письмо от матери Николая. Послушайте, что она пишет.
Мать гордилась сыном, удостоенным высоких правительственных наград, тепло вспоминала о нем, благодарила комсорга за радостную весточку.
«Я буду еще больше работать на заводе, — заканчивалось письмо, — еще больше помогать вам, дорогие сыночки, чтобы скорее разгромить фашистских захватчиков. Бейте их, как бьет их мой сынок Коля…»
Для бесед с молодым пополнением приглашались и знатные люди соседних полков. Глубокое впечатление оставила встреча с сержантом Павлом Федоровичем Потехиным, пулеметчиком, участником первой мировой войны.
— Товарищ сержант, скажите, за что вы получили три Георгиевских креста? — спросил молодой боец Марченко.
Потехин говорил чуть заикаясь, но просто, душевно. Его рассказ, записанный мною, воспроизвожу почти дословно.
— Наперво скажу, что каждый крест достался в бою, — начал, откашлявшись, Павел Федорович. — Нас тогда называли георгиевскими кавалерами. Это не те кавалеры, что даму к танцу приглашают. В понятие «кавалер» вкладывались все достоинства воина, а главное — его храбрость. Вот и сейчас Степана Рудя можно называть кавалером ордена Славы.
Ну, а за что меня наградили? Под местечком Козьяны это было. Трое суток шел жаркий бой, а потом приказ вышел: отойти на другие позиции. Тут вызывает меня ротный и говорит: «Будешь, Потехин, врага держать, пока мы новые рубежи занимаем. До ночи продержаться надо. Умри, но продержись. Понимаешь?». «Понятно, — отвечаю ротному, — только патронов поболее оставьте». И верно, боезапасу дали много. Лежу. Как на грех, дождь пошел. Промок до ниточки, а лежу — надо. Наблюдаю. Вижу — немцы лезут. Много их лезет, да мне не до счета. Подпустил их поближе, да и полоснул из своего «максима». Как снопы, падали они. Пулемет работал, словно часики. У немцев паника. Забегали по полю, как мыши, а я бью по ним. Откатились немцы назад. Потом снова пошли. Молчу, а когда подошли близко — ударил наверняка. Продержался я так до вечера. В сумерки пришел от командира приказ: вернуться мне в роту. За этот бой мне и дали первый Георгиевский крест…